Божьи воины

Сапковский Анджей

Несмотря на это, Рейневан постоянно о нем думал.

На первый ночлег остановились в заброшенном селении старателей, летом добывающих и выплавляющих руду. Для второго ночного отдыха, вскоре после перехода речки, которую он называл Мумлявой, Гвидо Бушбах выбрал небольшую гуральскую деревушку – отрезанную от мира и скрытую в глубоком яре дыру с названием Мумлявске Удоли. Рейневан узнал и запомнил название из разговора Шаффа со старейшиной поселка, словно росомаха заросшим седым дядькой. Росомаха был явно напуган, даже паниковал так сильно, что Шафф смилостивился. Вместо того чтобы, по рыцарскому обычаю, наорать и побить, он решил сыграть

роль доброго щедрого господина. Одаренный полугорстью мелких монет Росомаха посветлел как солнышко, а улыбка располовинила его заросшую физиономию так широко, что даже страшно. Он незамедлительно пригласил рыцаря в свои владения, а по пути пояснил, бормоча, почему он такой напуганный и почему вся деревушка пребывает в страхе. Проносились туточки, пояснил он, недавно оченно грозные, ну, оченно грозные, оченно конные и оченно вооруженные, несколько раз пролетывали, а такие были, что уа-ха-ха и боже упаси Памбу. На то, чтобы установить, когда это было точно, потребовалось некоторое время, однако наконец выяснилось, что случилось это позавчера ночью и вчера на рассвете. Сказать, как наездники выглядели и в какие цвета одеты, крестьянин был явно не в состоянии.

Шафф хмурился, грыз усы, однако неожиданно настроение у него поправилось. Поправилось у всех. Из домушки Росомахи вдруг повеяло чем-то невероятно приятным, чем-то божественно и роскошно аппетитным, чем-то заботливо и тоскливо домашним, чем-то трогательно и умильно материнским, запахло каким-то чудесным, незабываемым, глубоко врезавшимся в память ароматом, ассоциирующимся со всем, что мило, добро и радостно, таком, что только садись и плачь от счастья. Говоря иначе и короче: из халупы повеяло топленым жиром и жарившимися в нем луком и мясом. У Шаффа, его забияк и Рейневана ручьем потекли слезы из глаз, а слюна потекла по зубам с силой горного водопада.

– Кабанчика побил, – пояснил Росомаха. – Потому как это, панове, время…

Хозяин Хойника не дал ему докончить. Полез в колет. Увидев монеты у него в руке, мужчина аж закачался, раскрыл рот, несколько мгновений казалось, что начнет выть. Однако он быстро пришел в себя.

– Приглашаю… – выдохнул он, пряча деньги за пазуху. – Угощаться.

– Те, которые здесь вроде бы ездили, – Янко Шафф согнал курицу со стола, – могут быть теми самыми черными всадниками. Ротой Смерти. Но могут быть и людьми Биберштайна. Либо из Тросок от де Бергова. Черти их принесли. Что так заупрямятся – не ожидал. Что так уж ты им нужен, Белява.

– Если они на нас… – Вернер Дорфингер, один из хойницких бургманов, окинул Рейневана угрюмым взглядом, – если они на нас, не приведи Господи, нападут… Будем за него биться или как?

– Как будет, так и будет, – обрезал Шафф. – А будет то, что я решу. Ясно?

Они так объелись жаренными на жире обрезками, что еле-еле могли двигаться, какое-то время казалось, что не проглотят уже ни куска. Выдержали до того момента, когда хозяйка начала вытаскивать из котла кровяные и набитые гречневой кашей колбаски. Едва они остыли, как все накинулись на них, словно голодные волки.

– Господи Боже… – Дорфингер распустил пояс еще на две дырки. – Давно ж я таких колбасок не пробовал… Нет, съем еще, только сначала надо за овин…

– Кожух прихвати, – посоветовал входящий из сеней Ральф Мосер, второй бургман из Хойника, отряхивая снег с шапки и воротника. – Поп из-за гроба нам все еще вредит…

– Скорее помогает, – возразил Гвидо Бушбах, пинком отгоняя настырного козла, пытающегося пощипать его голенища. – Потому как если кто-то на нас ополчился, то сразу поймет, куда мы идем. Они могут устроить

на нас засаду на Кругоношевой Хале, под Шреницей. Могут поджидать у Боровчаных Скал. Могут захотеть напасть на нас над верхней Шкляркой, прежде чем мы спустимся в долину Вжосовки… А в пурге и ветре мы, дай Бог, может, как-то и проскочим. Дайте-ка еще требушки…

– Дайте и мне. Святой Маврикий, покровитель рыцарей… Прям сладость небывалая. Больше нету?

– Есть, панычек, есть.

– Нате-ка, добрый человек, еще деньжат… Эй! А ты, Белява, куда?

– За овин надо.

– Иди с ним, Мосер. Чтоб ему какая-нибудь глупость в голову не пришла.

– Я ж только что с мороза, – запротестовал бургман. – А куда ему убегать? Зимой, в пургу? К волкам и чудам? На растерзание? Он же не дурак!

– Я сказал – двигайся.

Метель – не метель, волки – не волки, Рейневан не задумывался. Надо бежать, а это единственная возможность. Сейчас, ночью, когда Шафф и его люди обожрались, расслабились и их клонит в сон. В темноте сеней, пока Мосер обменивался несколькими словами и грубыми шутками с возвращающимся Дорфингером, Рейневан схватил кожух. И тяжелую гирю от стоящих там весов.

Двор встретил их холодом и пургой. И темнотой. За овин они шли почти на ощупь.

– Осторожней, – предостерег ведущий Мосер. – Тут где-то плуг лежит…

Он споткнулся, с грохотом перевернулся. А когда ругаясь на чем свет стоит поднялся на четвереньки, Рейневан уже шел к нему со своей гирей, уже собирался садануть беднягу по затылку. В этот момент на фоне навозной кучи мелькнули быстрые тени, раздался глухой удар, Мосер застонал и упал ничком. В следующий момент в глазах Рейневана разгорелись сто свечей, а в голове прогремела сотня громов. Двор, халупа, овин и куча навоза заплясали и проделали дикий фортель, земля же и небо несколько раз поменялись местами.

Он не упал, поддерживаемый нескольким парами крепких рук. На голову ему натянули толстый мешок. Руки связали. Потащили. Бросили на седло хрипящего и топающего коня. Конь сразу рванулся в галоп, колотя копытами по камням. У Рейневана зубы стучали и звенели под мешком, он боялся, что откусит себе язык.

– В путь! – скомандовал кто-то хриплым, отвратительно злым голосом. – Вперед, вперед! Галопом.

Вихрь выл и свистел.

Глава двенадцатая,

в которой Рейневан возвращается в Силезию. С перспективой прожить не дольше, чем бабочка-однодневка, зато получив еще один повод для мести.

Когда резким рывком у него с головы стащили мешок, Рейневан сжался, морщась и зажмурившись. Искрящаяся полоса снега болезненно и полностью ослепила его. Он чувствовал запах дыма и конского пота, слышал топот, храп и ржание коней, звон сбруи, шум разговоров, понял, что его окружает много людей.

– Поздравляю, – услышал он прежде, чем начал видеть. – Поздравляю с удачной охотой, господин Дахс. Трудно было?

– Ничего особенного, – ответил из-за спины знакомый голос, злой и хриплый тогда, а сейчас вроде бы немного униженный. – Бывало трудней, милостивый государь Ульрик.

– Из людей Шаффа кто-нибудь пострадал? Зла никому не причинили?

– Ничего такого, чего мазь не заживит. Рейневан осторожно раскрыл глаза.

Он был в деревне, большой, над крышами домов, овинов и амбаров возвышалась церковная колокольня. Улицы заполняли конные в полных белых латах. Впрочем, прежде чем он увидел герб, Рейневан уже догадался, чьим пленником он оказался на сей раз: