Божья кара
Шрифт:
– Может, это не худший вариант? – спросил Воеводин.
– Тысячи людей лишатся отпуска... Они-то в чем виноваты? Говорят, вы пригласили из Москвы могущественного колдуна? – спросил следователь у Андрея.
– Хотите познакомиться?
– Не возражал бы. Я не откажусь ни от одной, даже самой безрассудной возможности! Пусть надо мной смеется весь уголовный розыск Феодосии, но если мне скажут, что надо помолиться – помолюсь, переночевать на свежей могиле – переночую, если посоветуют выпить мочу черного кота с толченым пауком и запить кровью летучей мыши – я и это проделаю,
– Но у вас хоть кто-то есть под подозрением?
– Есть.
– Их много?
– Все, кроме вас, Андрей. Вас здесь не было. Я уже сделал запрос по месту вашей работы – мне подтвердили, что в апреле вы действительно были в Москве.
– Вы подозревали меня?!
– Неправильно поставлен вопрос. Я просто подозревал всех. А вас даже больше, чем других.
– Почему?!
– У вас был повод для убийства. Мотив, как мы выражаемся.
– Боже, какой?!
– Может быть, вы хотели избавиться от дочери, чтобы не платить алименты.
– От дочери?! У меня никто и не требовал никаких алиментов. И о том, что она моя дочь, я узнал только здесь!! Олег Иванович! Вы что, все это всерьез?
– Конечно, нет. Я просто хотел вам показать, насколько широк наш охват, насколько широк круг подозреваемых. Мне звонил Аркадий, анатом. Вы сказали ему, что убийца поставил себе зубной протез? Откуда вам это известно?
– Света сказала.
– А она откуда знает?
– Вы же сами только что рассказали, как они однажды встретились на скамейке у почты.
– Вот почему у той девочки другой след от зубов... Значит, это все-таки он, – следователь поднялся. – Мы еще увидимся, Андрей. Пока.
Ну скажите, пожалуйста, почему все перемены в жизни происходят обязательно в худшую сторону? Вот стоял на площади Пушкина в городе Москве ресторанчик под названием «Елки-палки». Стоял себе и стоял, никого не трогал, и многие успели полюбить его любовью преданной и благодарной, поскольку каждый мог выбрать себе из десятков предлагаемых блюд – мясных, рыбных, овощных – все, что его душе было угодно. И самое главное – в сыром виде. И на твоих глазах ребята в буддийских нарядах превращали отобранное тобой сырье в блюдо потрясающей вкусноты.
Нет больше этого ресторанчика.
Теперь там черт знает что!
Было лучшее место на земле под названием Пицунда. Нет больше Пицунды. Только люди успели полюбить ее любовью искренней и восторженной – исчезла Пицунда, оказалась за какими-то границами.
Стоял на коктебельской набережной простенький киоск, а невероятной красоты женщина продавала там коктейли с названиями, мимо которых не мог пройти ни один уважающий себя... Никто не мог пройти мимо. Пришли мы однажды с ребятами пообщаться с Наташей и выпить заодно цикуты с толчеными тарантулами...
И что видим?
Нет больше этого киоска, нет Наташи, ее улыбки хулиганской, голоса с легкой хрипотцой, которая обычно возникает от плохих сигарет и хорошего коньяка – если, конечно, и то и другое употреблено в достаточном количестве...
Не обижайся, Наташа. Эта почти
Так вот, нет больше этого киоска. Как-то вечером приехали хмурые нетрезвые люди с подъемным краном, подцепили киоск железным крюком, погрузили на грузовик и увезли в неизвестном направлении. А дело было в том, что кто-то, одержимый заботой о культурном отдыхе отдыхающих, решил замостить эту площадь фигурной плиткой. Как это делается на набережных в Ницце, в Каннах, Женеве и прочих местах, где мы с вами никогда не были, никогда не будем, и стремиться нам в эти места попросту глупо. Нам, слава богу, есть куда стремиться, есть к кому стремиться, есть места и есть люди, которые ждут нас каждый сезон с любовью преданной и опять же непритязательной.
Кстати, вы заметили, какой непреодолимый соблазн таится в этом простеньком слове «непритязательный», когда речь идет о любви на коктебельской набережной?
Продолжаем.
Увезли киоск и бросили, как бесхозный мусор, на какой-то стройплощадке. А оставшуюся выбоину, не сразу, конечно, а года через два-три, как и затевалось, заложили, все-таки замостили серо-красной плиткой с непристойными изгибами. Не поленитесь, взгляните на то, что у вас под ногами, – изгибы у этой плитки действительно какие-то срамные. Хотя, кто знает, может быть, это моя подпорченная нравственность вынуждает видеть срам там, где его и не было никогда. Но с другой стороны – увидел, покраснел от стыда и вот поделился.
Дело, в конце концов, вовсе даже и не в киоске, дело в Наташе. Директор ресторана «Зодиак», которому этот киоск принадлежал, перевел ее на другой участок – в кухню. И тем самым от похотливых взглядов убрал. И правильно сделал. Многие жены, девушки и просто женщины вздохнули с облегчением, поскольку присутствие Наташи на набережной служило всем им как бы живым укором, не чувствовали они себя красивыми и привлекательными, если где-то рядом звучал сипловатый смех Наташи.
Ладно, отправили Наташу на кухню, в посудомоечную, а в начальники ей определили тетю Нюру – женщину пожилую, грузную, суровую, но не злобную, хотя могла и подзатыльник дать, и тряпкой по физиономии съездить, если заслужишь. А что делать, обстановка на кухне, среди немытой посуды, кипящих котлов, булькающих бульонов, требовала совсем других отношений, нежели в том же киоске на свежем воздухе, с видом на море, среди восторженных взоров, в которых, куда деваться, частенько таился откровенный блуд.
– Ну, что, красавица, будешь здесь работать? Останешься? – спросила тетя Нюра, уперев кулаки в бока.
– Останусь, куда деваться.
– Тогда сегодня отдыхай, а завтра к восьми. За два часа до открытия. В первый день можешь прийти к девяти. Все равно утром не питаются, утром похмеляются. Дочку можешь с собой прихватывать.
– Зачем?
– Глупая. Сыта она здесь будет. И сама... Тоже. Врубилась?
– Ладно, теть Нюра. Завтра приду. Сколько выдержу – не знаю. Там видно будет.