Бозон Хиггса

Войскунский Евгений Львович

— Скажи мне ещё, Иоанн, какой титул носил царь готов? — Олег сконцентрировал внимание на губах монаха.

— Не царь он был, а управитель кагана.

— И какой титул?

— Говорю — управитель.

— Это по-гречески?

— По-гречески. — Монах пожал плечами, выказывая недоумение.

— Прошу, повтори медленно.

— У-пра-ви-тель, — медленно и внятно произнёс Иоанн, и Олег понял:«топархос».

Топарх.

— А по-хазарски?

«Управитель» — услышали уши, но слово вышло совсем коротким, и он без труда разобрал:«пех».

— А

по-готски? — не унимался Олег.

— Управитель.

«Феудан»? «Тиудан»? Неважно.

Монах вздохнул, развернул плечи, посозерцал морскую даль. Поправил меч на поясе.

— Ведомо мне, за что низринуты сюда язычница и германец. Снова вопрошаю тебя, рус, — ты за что низринут в пекло?

Задуматься он не успел. В груди возник тугой и жгучий комок, в виски стукнуло молоточками, неведомая и властная сила охватила всё его существо, и сила эта, нет, не говорила, слов не было, но внушала: встань и иди. Во рту пересохло, жара надвинулась стеной, в глазах потемнело. Он зажмурился, затряс головой, силясь отогнать наваждение — не вышло. Где-то на обочине сознания он слышал глухое бормотание Иоанна — монах крестился и произносил что-то неразборчивое.

— Что… что это? — широко разевая рот, как выброшенная на берег форель, пролепетал он.

— Наваждение бесовское! — хриплым, чужим голосом ответствовал монах.

На площадку вихрем ворвался Дитмар фон Вернер.

— Новый Зов! Собираемся.

— Куда? — выдавил из себя Олег.

— Ляг и прислушайся, — скомандовал немец.

Ноги и так не держали, и он улёгся прямо на полупрозрачный пол и закрыл глаза. НЕЧТО подхватило его и повлекло за собой. Выше, выше, и на запад. Надо быть там. Там. Ай-Петри? Нет, ближе. И ниже. Ялта. Нет. Ещё ближе. Гурзуф. Да. Выше. Да. Стоп. Беседка Ветров.

— Беседка Ветров, — сказал он, открывая глаза.

Стало легче. Зов держал в тисках, всё ещё кричал «встань и иди», но уже не столь пронзительно, не столь нестерпимо…

— Можешь показать? — Фон Вернер развернул карту — самодельную, аляповато процарапанную на куске какого-то пластика карту Южного берега, испещрённую непонятными значками и подписями на немецком.

— Здесь, — он уверенно ткнул пальцем, мимолётно отметив, что понимание немецкого не распространяется на письменность. — Но что?..

— Новое воскрешение, — лаконично сообщил немец и внезапно рявкнул: — Полчаса на сборы!

С высоты башни казалось, что до откосов Куш-Каи рукой подать. И светило вовсю солнце. Не хотелось думать, что через какие-нибудь два-три часа сгустятся сумерки, а подъём на Бабуган идёт через густой лес. Раньше лесом вела дорога, но есть ли теперь она? Вряд ли.

— До утра нельзя подождать?

Дитмар окатил презрительным недоумением.

— Если опоздаем, от воскресшего останутся рожки да ножки. Первого своего воскрешённого я не спас — тоже решил подождать.

Больше немец ничего не сказал, а Олег не стал спрашивать.

Ладно, зыркай себе, достойный сын фюрера, подумал Олег, тебе-то, солдафону с плазмоганом наперевес, скакать по горам сподручнее. Ладно, положим, не в плазмогане дело, и не в военном опыте

немца, а в том, что нельзя оставить будущего товарища на растерзание хищникам. Да и Зов не позволит. Зов… Странное ощущение, будто кто-то внутри тебя беспокойно ворочается, порывается встать и уйти. И противиться этому порыву, наверное, невозможно. Недаром фон Вернер так суетится. Да и Иоанн нервничает. Вертит курчавой башкой. Пояс с мечом то и дело поправляет. Одна лишь Таис безмятежна. Характер у неё такой, что ли? Даже перспектива тащиться по камням в лёгких плетёных сандаликах не пугает. Или… «Она не помнит своей смерти». Потому и странная… А может, и Зова не слышит? Скорее всего…

— Вот, держи. — Дитмар протянул ему небольшой топорик на прямой круглой рукояти. — Хазарский боевой топор. Наследство Тарвела. Особого умения в обращении не требует.

Олег принял оружие. Взвесил на руке. Узкое вытянутое лезвие. Четырёхгранный обушок. Не слишком серьёзная штука, но всё же лучше так, чем с голыми руками.

— Выступаем! — скомандовал немец, поправляя лямки импровизированного вещмешка.

Лифт был тесен. Пришлось спускаться двумя партиями. В вестибюле Олег не удержался и крутанул «леонардовского атлета». На удачу.

Тени руин лежали на выщербленных ступенях. Дневной зной уступил прохладному ветру с моря. В такое время пойти бы на пляж, окунуться разок-другой, а потом засесть в кафе на набережной с кружкой пива, вслушиваясь в умиротворяющий шорох прибоя. Но некому здесь подавать пиво.

— До темноты мы должны подняться на плато, — сказал фон Вернер. И зашагал вверх по бывшей Горького. Монах пропустил вперёд девушку и астронома, замыкая маленький отряд. Шагалось на удивление легко. Зов притих, перестал бестолково метаться внутри. Тревога улеглась. Всё решено, и ни о чём не надо беспокоиться. По крайней мере, в ближайшие часы. Свобода предопределённости. Как в армии.

Остатки зданий, причудливо изогнутые металлоконструкции, груды щебня, заросшие чертополохом, поредели и исчезли в подступивших джунглях. Дороги как таковой не было. Так — тропа. Скорее всего, звериная. И звери эти внушали уважение. Пока — уважение. Идти по тропе было бы не трудно, если бы не проклятые штиблеты. Они путались в траве, срывались с мокрых от росы булыжников, как назло подворачивающихся под ноги. А уже через час, когда дорога пошла в гору и тропическая растительность сменилась заурядным лиственником, астроном начал отставать с каждым шагом. Вдруг в правом штиблете что-то едва слышно тенькнуло, ноге стало свободнее. Олег по инерции прошёл ещё несколько метров, пока не зацепился за выступающий корень и не потерял штиблет.

Мать твою!.. Астроном заозирался. В лесу было темнее, чем на открытом месте, и чёрный штиблет как-то сразу слился с ландшафтом. Да где же ты, проклятый! Ау…

— Скорее, Олег! — донеслось уже откуда-то издалека.

— Да иду я, иду…

Вот ты где! Олег наклонился к штиблету. Чёрт… Шнурок, паскуда. Теперь вместо одного длинного — два коротких. Чёрт, чёрт и чёрт… Он начал спешно выдёргивать обрывки. Боялся отстать. Да и Зов бился в висках молоточками. Толкал изнутри. Звал.

Недалеко, почти над ухом, тихо присвистнули.