БП. Между прошлым и будущим. Книга 1

Половец Александр Борисович

Многие улицы я уже не узнавал — и не потому, что за минувшие четверть века забыл их: просто они стали другими.

А между тем, навстречу и следом за нами протянулись вереницы автомобилей, создающих бесконечные пробки у светофоров и въездов в туннели. Между прочим, меня всегда, когда я оказываюсь в Москве, занимает вопрос — почему туннели здесь строят вдвое уже улиц, которые они соединяют? Ну, действительно, почему?

«Волги», «Москвичи», «Жигули»… Множество «иномарок» — этим словом обозначают все, что не создано в России — «Мерседесы», «БМВ», «Фиаты», «Хонды», «Ауди». Затертые джипами благородного происхождения — «Ренжроверами»,

«Чероки» и «Тойотами», — попадались их дальние родственники российского производства: уродцы на четырех колесах упрямо тарахтели моторами, измученными низкосортным бензином и, как бы в отместку своим создателям, выплевывали из чрева дрянь — смешанную с городским воздухом, ее, казалось, можно было пощупать рукой.

Москвичи этим дышат и, кажется, уже перестали замечать, что с воздухом что-то не так… Хотя, что сказать: посетив в военные годы Россию, Черчилль заметил: «Людей, которые зимой на улицах едят мороженое, победить нельзя!». А московский смог — это уж точно не сливочный пломбир в шоколаде.

…В общем, немного, больше для проформы, мы поспорили с Борисом по поводу архитектурных изысков московского мэра и перешли к другим темам.

А еще раз мы не сошлись с ним во мнениях спустя неделю. Режиссер Савва Кулиш, старинный друг Бориса, позвал нас на просмотр двух только что завершенных в работе лент. Это вполне совпадало с моими планами — там же, в Доме кино на Васильевской, мы условились в этот вечер встретиться с Леночкой Кореневой. Забегая вперед, скажу, что ее «приветы» американским друзьям заняли потом почти все пространство опустевшего за эти дни весьма вместительного чемодана, с которым я приехал в Москву — разумеется, и тогда не пустовавшего. Зато эти подарки помогли мне по возвращении в Лос-Анджелес восстановить некоторые, уже было утраченные с отъездом отсюда Кореневой, дружеские связи — так что спасибо ей за эту нагрузку.

Итак, о фильмах. Первый, увиденный нами, — о репетиции, вернее, о многих репетициях парада ветеранов войны 1941-45 годов, заслуживает особого разговора. Не потому, что фильм я посчитал выдающимся или что ему суждено стать явлением в российском документальном кинематографе: просто он поможет мне коснуться темы, которую условно я бы обозначил формулой «соотношения кинодокумента и объекта, давшего ему повод». К этой теме я вернусь чуть позже. Хотя не могу здесь не процитировать фразу, произнесенную, кажется, в закадровом тексте и для меня ставшую знаковой в концепции всей ленты: «Старость — это прекрасно. Жаль только, что она проходит…»

Второй фильм был полностью посвящен кончине Окуджавы: вернее, тому, что за ней следовало. Привоз, а правильнее сказать, прилет тела Поэта из Парижа, где его не стало, в Москву… Отпевание… Прощание… Похороны… Кадры следовали за кадрами — большей частью совершенно статичные. Временами мне казалось, что я рассматриваю альбом с фотографиями — скорбными свидетельствами этих скорбных дней. На экране возникали и замирали фигуры и лица, многие из них были хорошо мне знакомы по жизни, и оттого ощущение, что я листаю страницы фотоальбома, усиливалось.

Это не был сюжетный фильм, в нем не было истории, но присутствовала сама История — и мне режиссерское решение казалось здесь вполне уместным. Не то — Борису: именно из-за отсутствия определенного сюжета он счел фильм неудачным.

Глава 3

Огни большого города

Все, что я готовлюсь

рассказать, прервав тему «кино», не содержит остросюжетной интриги: читателю, ожидающему чего-то подобного, лучше здесь и остановиться. Нам же на некоторое время, чуть позже, предстоит вернуться в Лос-Анджелес.

А пока…

Мои родные живут во Владимире — три бабы, три поколения. Живут трудно, очень трудно: картошка на зиму со своего участка, иначе зиму не протянешь, две мизерные зарплаты, младшая — болезненная девочка-подросток, ее я, пользуясь старыми связями, время от времени устраиваю на лечение. Разумеется, и старшим помогаю — как могу. Одна из них постоянно пишет для «Панорамы», ее очерки нелицеприятны, в них есть все — нужда, СПИД, коррумпированные власти и криминальные предприниматели, детская проституция… Они, эти три женщины, приезжали в Москву повидаться со мной — подтянутые, прилично одетые, с пристойными манерами. И просили достать им контрамарки в театр Марка Розовского — на билеты им втроем все же не потянуть.

Москвичи — что и говорить, никак не более убоги. И таких, кажется, большинство. Не нам, давним эмигрантам, учить россиян патриотизму. Жизнь там очень непроста и, если позволено так выразиться, многослойна — что могу свидетельствовать лично после визита почти месячной длительности. Я видел и бабушек, продававших с рук остатки семейных сервизов, и новостройки с вывесками по всему фасаду — «Элитные квартиры». При всем этом существуют устоявшиеся понятия: справедливо и несправедливо.

Продолжая разговор о показанных на фестивале фильмах, я думаю именно об этом…

Я не отношу себя к тем, кто готов утверждать, что в документальном кино уже нечего делать после Дзиги Вертова.

Оно развивается по своим канонам, находит новые пути и новые методы, и в числе их не последнее место занимают и селективность, и символика. Даже становятся допустимы постановочные сцены, если они работают на идею фильма. И поскольку этим методом, как мне показалось, авторы некоторых сюжетов явно не брезговали, мне искренне хочется понять причины. Форсировать крик отчаяния? Мол, люди, посмотрите, что в нашей стране происходит!!! Ну не сублимированная же нелюбовь к ней — хотя такое тоже случается… Конечно, на расстоянии любить проще: там вот поживи — тогда люби! Может быть, может быть…

Наконец, кто-то из зрителей, как бы услышав мою мысль, спрашивает — а все ли кадры документальны? И еще: что в свою очередь гости думают об американском документальном кино? Отвечая на второй вопрос, один из них (кажется, самый молодой) доброжелательно сообщает, что при всех очевидных преимуществах российского метода и в американском документальном кино попадаются стоящие фильмы. Правда — не часто.

Кто-то из зрителей аплодирует этому тезису, большая часть молча пропускает его мимо ушей.

Может, и правда, думаю я в эти минуты, здесь у бесспорно талантливого кинематографиста срабатывает пресловутый комплекс неполноценности? Мне приходилось слышать утверждение, что его вирусом заражена определенная часть жителей постсоветского пространства — и такое объяснение нередко предлагается, чтобы как-то понять, например, феномен невероятной самоуверенности, для которой не обязательно существуют достаточные основания. Или комплекс «любви-ненависти»: его испытывает значительная часть российского общества по отношению к Америке. Хотя — и вообще к Западу, но к Америке особенно.