Брак без выхода. Мне не нужна умная жена
Шрифт:
Я помню каждое мгновение вчерашнего вечера и ночи. Каждое прикосновение, фрикцию и стон. У меня нет амнезии, к сожалению. Хотя нет. Это плюс, что я все помню, потому что, если бы провалилась в важных местах, через девять месяцев схлопотала бы проблемы посерьезней.
А этого нельзя допустить.
Я сплю примерно до трех часов, потом заставляю себя встать. Надо признать, что чувствую себя намного лучше, так что. Ха! Спасибо, полагаю. За ту самую трогательную заботу, дорогой, век не забуду. Одеваюсь. Чтобы никто не
В общем, только так, как привыкла делать. И выгляжу так, как привыкла выглядеть, а не как побитая собака, которой изменили, использовали и фактически изнасиловали! Воспользовавшись абсолютным невменозом, о природе которого я, конечно, стараюсь не думать.
Ха! Прошло так мало времени, а у меня появилось так много того, о чем я стараюсь не думать…забавная штука — жизнь, да? Особенно когда вот так вот складывается, конечно же…
Ладно. Я могу и дальше жалеть себя и получать по заднице, либо я могу взять себя в руки и сделать что-то полезное, кроме как упиваться горем о трагедии всего своего существования. Логично, что второй вариант предпочтительней.
Покидаю комнату, а пройдя мимо детской, ненадолго замираю рядом. Прислушиваюсь. Внутри, конечно же, никого нет, но за Надию я не переживаю. Она с Мариам. Ей я доверяю: она не обидит, защитит моего ребенка, даже несмотря на свою преданность моему супругу. Да и потом. Каким бы монстром ни был Малик, я не могу сказать, что он желает зла собственной дочери. Не проводит с ней время? Старается не обращать внимания? Это все да, но зла? Нет. Никогда такого не было, да и не будет. Сейчас снова будет забавно, но он не такой…
Спускаюсь вниз. Дом встречает меня абсолютной тишиной, которая напрягает, конечно, но не то чтобы сильно. Я ненадолго замираю и снова прислушиваюсь, удерживая себя за поручень длинной лестницы. Мне нужны силы, нужен дух, чтобы взять себя в руки и нести в массы с гордостью. Только наедине с собой я могу позволить себе медлить и быть слабой, униженной женщиной. Только наедине с собой.
Но это время быстро кончается. Я сама его у себя отнимаю, потому что хватит. И вообще. Не в моем положении быть такой расточительной…
Иду сначала в гостиную. Мои каблучки отбивают тихий стук, который уходит словно под свод этого особняка, возвращается обратно в меня и говорит: ты здесь одна. Одна. Одна…
Тревога разбивается о легкие, ошпаривая их огнем. Я действительно одна, а Надии нет нигде…ее нет! И меня окатывает паника. Я замираю посреди пустой столовой, озираюсь, не могу сдержаться. Руки начинают подрагивать, паника разбивает мое притворное спокойствие, как кегли в боулинге сносит самый настоящий профессионал. Где она?! Где моя дочь?! Господи…
Я думала, что он не такой. Неужели это очередной приступ наивности? Неужели…
– Госпожа?
– резко оборачиваюсь на голос
Он останавливается в дверях и хмурит брови, придерживая откосы крупными, сухими ладонями. Смотрит на меня пристально. Уловил. Прочитал. Увидел…
Да и как не заметить? Я дышу часто, почти плачу, обхватывая себя трясущимися руками.
– Где…где она?
Али все понимает сразу, по взгляду это видно сразу. Может быть, если бы он хотел?…Но он не хочет спрятать. Какой в этом смысл?
Слабо улыбается и слегка указывает подбородком в сторону заднего выхода из дома, где у нас разбит небольшой садик.
– Все хорошо, госпожа. Она на улице.
Я шумно выдыхаю и тоже не прячу облегчения, но когда прохожу мимо него быстрым шагом, Али тихо говорит.
– Вам не о чем переживать. Он никогда не обидит вашу дочь. И вас.
Хочется смеяться, но это не веселье, тем более не радость. Это истерика! Он не обидит…а то как же. Да. Я верю. Я же не сбила руки в кровь, снимая эту лапшу со своих ушей. Нет, это была не я.
Ничего не говорю, проношусь мимо, как вихрь! Но когда вырываюсь на небольшую террасу, застываю. Мне открывается картина, которую я никак не ожидаю увидеть…
Надия бегает в своей маленькой, розовой шубке и хохочет. Рядом Мариам. Она улыбается, кивает, пока дочь что-то говорит, но говорит она не ей. Ему. Малик нависает над малышкой черной, густой тенью, внимательно смотрит ей в лицо, потом указывает в сторону и что-то отвечает.
Господи…он ей отвечает. Он с ней общается.
Наверно, я выгляжу, как сумасшедшая? Малик ее отец! В конце-то концов…но не поймите неправильно. Это для нас редкость. Он очень редко проводит время с дочерью, особенно не тратит его в середине дня! На что? На девчонку, которая лопочет что-то, что он даже, уверена, не понимает до конца? Какой в этом смысл?
А действительно. Какой? Я не понимаю. Малик все еще держит с ней дистанцию: руки в карманах, напряжен достаточно сильно, чтобы я могла считать это даже на расстоянии, но он рядом. Внимательно ее слушает и отвечает.
Охренеть. Мир, похоже, перевернулся. А может быть, я вчера просто умерла? Как вариант. Меня же явно траванули, и вполне вероятно, все, что я помню — просто агония перед смертью…
– Мамуля!
Надия кричит громко настолько, чтобы спугнуть всех птиц в округе. Они поднимаются целой стаей, и я слышу, как хлопают их крылья, но сама смотрю на дочь. Она несется в мою сторону, как маленький медвежонок! Варежки болтаются на веревочках и постукивают по ее маленьким предплечьям. Красные щечки пылают вместе с ярким-ярким взглядом, от которого сердце сжимается. Потому что я знаю его причину. Понимаю. Моя девочка так реагирует не на пушистые сугробы, и даже не потому что только что соорудила кособокого снеговика, который печально склонил голову к земле, будто бы вот-вот ее лишится. Нет. Она всегда так сияет, когда Малик обращает на нее внимание.