Брак на пари
Шрифт:
— Ни за что!
— Вам станет легче.
— Мертвым не может стать легче.
— Мертвым — нет, — согласилась она. — А вам, может быть, и станет.
Он отвернулся.
— Вам снилась война? — спросила Эмма.
Колин угрюмо молчал.
— Какое-нибудь сражение, в котором вы…
— Сражения закончились, — жестко сказал он. — И давайте не будем об этом говорить.
— Нет, по-моему, для вас они еще не закончились.
Он не ответил.
— Вы потеряли много друзей? — отважилась спросить Эмма, вспомнив, что он однажды говорил
— Да, — почти сердито отрезал он.
— Я вам сочувствую, — прошептала Эмма.
Колин опять содрогнулся и отодвинулся от нее.
— Идите к себе, — повторил он.
— Не пойду, — сказала Эмма.
Впервые за последние месяцы Колин испугался, что из него сейчас выплеснутся все эти ужасы и осквернят и эту женщину, и этот дом. Этого допустить нельзя.
— Тогда уйду я, — сказал он и отбросил одеяло.
— Пожалуйста, не оставляйте меня одну, — взмолилась Эмма.
Ее мольба пронзила его, как удар сабли.
— Вы не понимаете! — вскричал он. — Я должен уйти.
— Я не хочу оставаться здесь одна. Пожалуйста, Не уходите.
У Колина невольно сжались кулаки. Ему хотелось защитить эту женщину от преследовавшего его ужаса, по это можно было сделать, только уйдя от нее. А она просила его остаться, просила утешения, которое он был не способен ей дать, сейчас, по крайней мере.
— Вы не понимаете! — опять воскликнул он. — Я потерял всех близких друзей до единого. Людей, которых я любил как братьев. К концу войны я больше не заводил друзей. Мне была невыносима мысль, что они тоже погибнут.
— Бедный Колин, — со слезами в голосе проговорила Эмма.
Что-то в этих еле слышных словах потрясло Колина до глубины души, и вдруг его прорвало. Он принялся рассказывать Эмме про Тедди и Джоа, про полковника Брауна, про солдат и офицеров своего полка, про дружбу, которая может возникнуть только на воине, когда каждый познает жизнь как бы заново, осознавая в полной мере ее ценность. Он описывал грязь, и шутки, и скуку, и страх, описывал изнуряющие годы лагерной жизни, которые опустошали человека и убивали в нем все чувства.
Эмма слушала его и старалась понять. Вот источник его черной меланхолии! Вот то, что их разделяет. У нее не раз наворачивались на глаза слезы, но она старалась держать себя в руках, чтобы не прервать поток признаний. Когда Колин, наконец, выговорился и весь как-то обмяк, Эмма ласково погладила его по голому плечу.
— Ты вся продрогла! — воскликнул Колин. — Столько времени сидишь здесь в одной ночной рубашке!
И вдруг он осознал, что только тонкая материя прикрывает — да скорее открывает — ее соблазнительные формы.
— А я вот залезу под одеяло, — сказала Эмма и нырнула к нему прежде, чем он успел открыть рот. Их тела соприкасались бедрами и плечами. Колина обожгло желание, кровь застучала в его жилах, руки задрожали. Ему захотелось повернуться к ней, стиснуть в объятиях, затопить все свои растерянные мысли и чувства в бурном потоке страсти. Он резко отодвинулся
Через задернутые шторы пробивался предутренний свет. Струя проникшего в комнату соленого ветра овеяла их лица прохладой. Шум прибоя был еле слышен сквозь пелену тумана.
— Господи, что я наделал! — тихо проговорил Колин. — Я никому и никогда про это не рассказывал. А теперь вывалил это все вам, женщине, которая понятия не имеет, что такое война и кровь.
— Я видела достаточно драк в игорных домах, — возразила Эмма. — И схваток на ножах в темных улицах.
— Это не одно и то же.
— Разумеется. Но я рада, что вы мне все рассказали.
Колин повернул голову к ней.
— Эмма… — начал он.
— Разве вы не понимаете? Я не знала лагерной жизни и не видела сражений, и поэтому у меня нет воспоминаний, которые преследуют вас. Они не имеют надо мной такой власти.
— Это не важно. Я не имел права рассказывать вам про все эти ужасы.
— Слушать — это совсем не то, что пережить, — спокойно ответила Эмма. — И право тут ни при чем.
На это Колин не нашел что возразить и молча глядел на прядь ее волос, которая протянулась к нему через подушку. Эмма не казалась напуганной, в ней не чувствовалось отвращения. Он не мог этого понять. Она же женщина, мягкая и ранимая, как все женщины. Она умна, у нее богатое воображение, тонкие чувства — все те качества, которые стали для него проклятием на войне. Откуда же у Эммы такая сила духа?
— Помните, мы заключили уговор, — сказала Эмма, словно прочитав его мысли. — Я ведь не изнеженная лондонская девочка. Я знала страдания и лишения. От меня не надо скрывать жестокой правды.
От ее слов на Колина нахлынула волна нежности. Ему хотелось укрыть эту женщину от всех невзгод. Но уже, наверное, поздно. Как и его армейские друзья, она уже подверглась тяжким испытаниям.
— Это слишком тяжелый груз, — пробормотал он, думая, что, наверное, сделал ошибку, женившись на Эмме.
Светской девчонке он не стал бы поверять свои страшные воспоминания. Да какое право он имеет поверять их кому бы то ни было! Когда он говорил о товариществе, ему и в голову не приводило, что оно примет такую форму.
Эмма же, у которой не шли с ума посеянные Колином страшные образы, думала о меланхолии, осенявшей его жизнь. Сможет ли он когда-нибудь освободиться от нее. Ну вот, теперь она узнала, откуда эта тьма в глубине его глаз. Как она и опасалась, в его душе были темные закоулки. Но как они отличались от темных сторон души Эдварда! Вместо слабости, которую можно было только презирать, Колин таил в себе силу. Его мучили демоны печали, а не алчность, не одержимость азартного игрока. Эдварду нельзя было помочь, — думала Эмма. — А Колину… Ему, может быть, можно.