Браслет иранской бирюзы
Шрифт:
— Ему отец последнее время наличные только на сигареты выдает. А мужику под сорок. Семьи нет, конечно. А нуждишки бывают, взять же неоткуда. Не захочешь, да своруешь. Особенно если где плохо лежит... А тут — тем более: все свои, на своих никто грешить не будет.
— Ну а этот, весьма скромного вида, молодой человек с фотоаппаратами? Тоже какой-нибудь неудачник?
Петухов протестующе замахал руками:
— Да вы что! Это вообще феномен не от мира сего. Для него самая большая ценность в мире уникальный кадр картины природы. Лучше цветной. В отпуск за свои деньги по заповедникам ездит, этот самый кадр разыскивает. Я его учу-учу:
— Значит, кроме него, остальные могли бы взять, долго не думая? — Быков умышленно резко поставил вопрос.
— Ну это вы чересчур,— возмутился Петухов.— Виктор что ли сам у себя воровать будет? Люба Тронская? Она и так всего объелась. Мама с отцом за границей только на нее и вкалывали. Зятька сейчас себе подобрали такого же, расторопного. Парень с головой, ничего не скажу. Настоящий ястребок...
— Хищный?
Петухов вдруг осекся:
— Я иное имел в виду. Боевой, энергичный,
— Долго он пробыл в квартире?
— Я видел только, как он свой «Фольксваген» парковал — мы почти одновременно подъехали. Я подшутил, лифт у них угнал из-под носа... А они пешком. Он девочку нес на руках, потом вроде сразу повернулся и ушел. Или нет... С Александрой Эдуардовной минут пять разговаривал.
— Но вы видели, как за ним дверь закрылась?
— Нет.
«Удивительно,— подумал Быков,— все утверждают, что зять Тронских ушел, не заходя в квартиру, но как он ушел, когда дверь за собой закрыл, этого почему-то никто не видел. Почему? Так и тянет на следственный эксперимент... Но прежде надо подробнее выяснить, что за личность этот зять...»
— Мне рассказывали, вы хорошо танцуете? Что же сегодня гостям свое искусство не показали, один в холле отплясывали?
Петухов ухмыльнулся:
— А вы когда-нибудь пробовали на парниковом целлулоиде плясать? Вот и мне не приходилось. А персидский ковер Александры Эдуардовны парниковой пленкой прикрыт. Для сохранности. А мы с Аней, дураки, так сделать не догадались. Вот наш ковер и вытерся. Дорогой ковер, текинский,— Петухов вдруг остановился и пристально поглядел на Быкова.— Я ж вам сказал, мы люди трудовые. Думаете, под чечетку я... Нет. Смысл? Мы с Аней последнее с книжки сняли и дали Сане в долг. Потому что поняли — последний раз в жизни устраивается. Мы ее с Аней всегда жалели: одинокая она баба. Личная жизнь для женщины — самое главное. Остальное — квартира, машина, дача, деньги — это все потом... Я человек простой, говорю, что думаю. Бабе семья нужна, особенно когда она в возрасте. Вот мы все и решили Сане помочь с дочерью объединиться, устроиться. Деньги дали без расписок, под эту самую бирюзу.
— А это вы напрасно, без расписок,— резонно заметил Быков.— Что будет, если браслет не найдется, а Александра Эдуардовна скажет, что отдавать ей нечем... простите, долг? Как я понимаю, уполовиненный гарнитур теряет ценность.
— Тогда я помогу ей продать машину,— уверенно ответил Петухов,— хоть «Волга» и старой марки, но покупатели найдутся. Да и не в долгах дело...
— А почему ваши дети сегодня не приехали? — совершенно неожиданно для Петухова спросил Быков.
Тот посмотрел непонимающе:
— У нас только сын. А что ему здесь делать? Мой Никита... весь в науке. В лаборатории своей сидит днями
Петухов заговорщицки подмигнул Быкову.
Выйдя из комнаты, следователь сказал Сиволодскому:
— Я пойду пройдусь. Кое-что обдумать надо...
Он и Она.
Он взглянул на часы. Седьмой, однако... Скоро пора удочки сматывать. Столько времени потрачено, а результат — ноль. Конечно, резерв есть — подкатить к ее дому и напроситься на кофе. Но это еще вопрос — пригласит или нет. От этой бабы всего ждать можно. Хоть в лепешку разбейся, а на работе у нее не задержится, скажет: «Дорогой мой, я тебя увольняю, и благодари, что не по статье, а по собственному... С учетом наших личных отношений. Это все, что я могу для тебя сделать».
Другая, получив приличный подарок, давно уже стала бы ласковой...
Он доел черешню, оставив ее долю и тоже пошел к реке. Дикая баба! То оттает, то снова как у себя в кабинете, застегнута на все пуговицы. Вот что с ней делать? Что ей нравится? Что она любит? Как ей угодить? На чем подловить? Так и не понял за весь день. С какого бока к ней подступаться надо? Достать, купить, услужить — этим ее не проймешь. Это не тесть с тещей и их прихлебатели. Но есть же и у нее проблемы? Или он поспешил с экспериментом? Надо бы сначала прозондировать почву. Вдруг бы нашлась прореха в ее образцовой неприступности, вот и зацепиться бы. Но это время, которое может начать работать против него. Хватит лирики, пора действовать. Побрякушку взяла? Ну и давай, расплачивайся: «Я тебе — ты мне». И нечего добрым людям голову морочить...
А она, выходя из воды, продолжала думать: «Что же все-таки он за птица такая? Сотрудничества не предлагает, с нежностями не лезет. Зачем же он привез меня сюда? Ревизию проводили — у него все чисто. Все ли? Вот, собственно, почему я здесь, зачем согласилась поехать с ним. А может, дурочкой прикинуться? Размякнуть, пожаловаться, что с моими-то возможностями, а вот не умею жить. Не до роскоши — едва-едва до зарплаты дотягиваю. И как это некоторые умеют устраиваться? Может, покажет лазейку? Или сразу поймет игру?»
Она переоделась в сарафанчик. Загорать хватит, купаться тоже, во ведь пикник, кажется, не кончен, ее ждут фрукты. Раскрыла косметичку, причесалась, придала лицу выражение удовольствия и беззаботности. Сказала: «Давайте пить кофе, я захватила термос, и чашки есть!»
— Вы домовитая женщина, оказывается.
— Что вы,— махнула она рукой,— чего нет, того, увы, нет. Скорее, сработала привычка к походной жизни,— она снова посмотрела на его машину.— Красота, а не автомобиль!