Брат, Брат-2 и другие фильмы

Балабанов Алексей Октябринович

— Я могу показать вам темя, — сказал ОН робко.

— Ну да ладно.

Она положила деньги в сумку и вышла. Песня смолкла. ОН повернулся. За окном проходили ноги.

ОН спал как обычно, вцепившись в спинку кровати, когда ЕГО растолкал мужчина.

— Вы кто? — резким голосом спросил он.

— Сергей Степанович, — ответил ОН, поправляя шляпу.

— Убирайтесь-ка побыстрее, — брезгливо сказал мужчина.

ОН выбрался из-под одеяла, сел, поправил галстук, одернул пиджак и как можно солиднее

произнес:

— Я здесь живу.

— Что? Это мой дом. Ясно? Здесь живу я! — тихо сказал мужчина.

— А где татарка? — испугался ОН.

— Она съехала три дня назад.

— Я заплатил ей за полгода вперед! — возмутился ОН.

— Потребуйте деньги обратно, — резонно заметил мужчина.

— Но я о ней ничего не знаю, кроме того, что она татарка, — растерянно сказал ОН.

— Она не татарка, — резко сказал мужчина.

— Я болен, — сконфузился ОН. — И как же так…

— Не так уж вы больны, — нетерпеливо прервал мужчина.

— А не можете ли вы меня оставить тут где-нибудь в углу? — попросил ОН.

— Комната нужна мне для больной мамы.

— Я бы за ней приглядывал…

— Приглядите за собой.

ОН брел по старому перенаселенному кладбищу, пробираясь между запущенными могилами. На одной из ухоженных поверх стакана лежал кусок хлеба. ОН сунул его в карман и вышел на заросшую травой аллею, как ее некогда называли. В конце аллеи стояла уютная скамейка. Хлеб зачерствел, и ЕМУ трудно было кусать больными зубами. ОН лег на скамейку и принялся сосать хлеб, затем достал шкатулку, открыл крышку и уставился на слоника. Тут появилась она. У нее были неправильные черты лица, но «некрасивая» сказать было нельзя. Что-то робко-девическое стояло в глазах. Она подошла и с акцентом сказала:

— Подвиньтесь.

ОН растерялся и подобрал ноги. Она села. Вместе со шкатулкой ОН спрятал и хлеб, но теперь достал и принялся сосать. Она молча смотрела перед собой, потом тихо запела какие-то старые песни, но бессвязно, перескакивая с одной на другую. ОН слушал, грызя обсосанный хлеб. Вдруг она встала и пошла. ОН вытянул ноги и посмотрел ей вслед.

ОН сидел на ящике возле небольшой кладбищенской церквушки. Самые удобные места заняли старушки и безногий с орденами. Старушки протягивали руки, перед безногим лежала кепка, а ОН нашел где-то жестяную тарелку. ОН по-прежнему носил шляпу и пальто, из-под которого виднелась рубашка неопределенного цвета и галстук. На дорожке появился слепой с осликом-поводырем. Слепой остановился, прислушался и робко крикнул:

— Петр!

— Я здесь, — сказал ОН.

Слепой подошел и встал рядом. Ослик принялся щипать траву.

— Холодает, — сказал слепой.

ОН промолчал. Прошел человек, звякнул медяк.

— Скоро зима, — сказал слепой.

ОН промолчал.

— Петр, — позвал слепой.

— Что?

Слепой успокоился и осторожно спросил:

— Ты любишь консервы?

— Какие?

— А

разве бывают разные?

— Не знаю.

— У меня есть еще картошка…

Прошел человек. Звякнул медяк.

— Как ты считаешь, могли бы мы жить вместе теперь, когда ты начал узнавать меня? — спросил слепой.

— Не знаю, — сказал ОН, нагнулся и ссыпал медяки в ладонь.

Слепой услышал и улыбнулся:

— Если подойти с умом, нам хватило бы до лета…

Ослик вел их мимо некогда прекрасных, а теперь полуразвалившихся домов.

— Почему ты решил продолжать? — спросил слепой.

— Везло, — ответил ОН.

— Допустим, но почему ты не дошел до конца?

— Я не был до конца несчастен.

— Однако с каждым днем ты должен был становиться чуточку несчастнее, — настаивал слепой.

— Я не до конца несчастен, — тихо сказал ОН.

— Если хочешь знать, мы созданы друг для друга, — торжественно сказал слепой.

— Сукин сын, — сказал ОН, заметив молодого человека на другой стороне улицы.

Молодой человек кивнул и отвернулся.

— Кто? — испугался слепой.

— Мой сын.

— А… — успокоился слепой.

Они вошли во двор ветхого дома, где слепой привязал ослика, и спустились по узкой прогнившей лестнице в подвал.

— Чья это лодка во дворе? — спросил ОН.

— А, это папаша приготовил для себя. Последнее плавание. — Рот слепого скривился в подобии усмешки.

Комнате была сырая, уже без штукатурки. В углу стояли топчан и кресло. По комнате были разбросаны доски. У двери в каморку стоял ящик, на котором лежал керогаз. Из каморки вышел худой старик в рванье на полусогнутых трясущихся ногах и сказал:

— Дай же супу.

— Мой производитель, — сказал слепой.

— Где мой суп? — повторил старик.

— Вот такое теперь старичье пошло! Жрать, жрать, больше ни о чем не думают! — сказал слепой раздраженно и прислушался. — Петр! — испуганно позвал он.

— Что?

— Я думал, ты ушел, — успокоился слепой и сел в кресло.

— Нет еще, — сказал ОН и потрогал стену.

— Где мой суп? — настаивал старик.

— Супа больше нет, — вдруг сказал ОН.

— Слыхал? Супа больше нет! — закричал слепой. — Не видать тебе больше супа.

— Возьми, — сказал ОН и протянул старику каменный пряник, который не мог съесть сам.

Старик взял пряник и исчез в каморке.

— Что ты дал ему? — испуганно спросил слепой.

— Прошлогодний пряник.

— А… — успокоился слепой.

— Здесь всегда так темно? — спросил ОН и лег на доски.

— Всегда, — сказал слепой, — ведь солнца больше нет.

— Уйду я от тебя, — пробормотал ОН, кутаясь в пальто.

ОН лежал на своей скамейке в конце аллеи, когда появилась она. Накрапывал дождь. Как обычно ОН подобрал ноги, и она села. ОН собрался с духом и сказал: