Брат, Брат-2 и другие фильмы
Шрифт:
— Но вы живы остались…
— Это полевой командир жадный попался. Махмуд… Добил только тяжелых. А остальных продал. У меня только контузия легкая и в бедро навылет… Избили просто, и все…
— И за сколько продал? — спросила журналистка.
— Не знаю… Дешево. За солдата много не дают. Мы же не коммерческие… Так… Работать…
— А за коммерческого сколько?
— Это по-разному. В Шатое биржа есть. Там цены сильно скачут. Купить одно, а заказать уже совсем другое…
— То есть как заказать?
— А как убийства заказывают?! — удивился
— Так ведь это бандиты…
— А чеченцы и есть бандиты.
— Что, все?
— Все.
— Ну, это в вас озлобленность говорит.
— Вам виднее… Слушайте, у вас соли нет?
— …сначала нас держали в какой-то квартире, — говорил Джон. — Я звал на помощь, но мне заклеили рот. Били все время. Потом в подвале. Очень долго, я потерял счет дням. Потом Маргарет увели куда-то. А меня опять били. Я думал, что сойду с ума. Ничего не понимаю, тихо, темно. Не знаешь, когда день, когда ночь. Страшно. Потом другой подвал, там уже русские были. Иван по-английски говорит. Стало легче уже. Потом в яме сидели…
— …мы рабы. Должны были еду отрабатывать. Вот и работали, — говорил Федька.
— И что делали?
— Да все. Где в поле, где дрова пилили, где окопы рыли. По-разному.
— Трудно было?
— Да нет… Все лучше, чем в подвале сидеть. Били только отморозки всякие. Обкурятся или наширяются и развлекаются палками или ногами. Еще есть хотелось. И соли нет. Вон Иван мне все говорил, что царь Николай Второй перед смертью тоже дрова пилил.
Журналистка засмеялась.
Прямо на взлетном поле на Джона набросились иностранные журналисты, а потом люди в черных костюмах проводили его в лимузин и увезли. Кого пропустили на машинах, те тоже уехали. Остальные потянулись к зданию аэровокзала. Иван с Федькой двинулись за ними. Их никто не встречал.
Получив проездные документы и новенькое обмундирование, Иван с Федькой двинули на площадь у трех вокзалов.
— Ну что? Поедешь? — в последний раз спросил Иван.
— Не, я домой, — потупившись, сказал Федька. — Хочу успеть в Лингвистический университет поступить на переводческий…
— Так ты ж по-английски ни хера не понимаешь, — удивился Иван, — и экзамены, наверное, закончились…
— А у меня мамка с ректором ихним училась вместе. И направление из военкомата сделают. Мамка сказала, чтоб тока побыстрее…
— До Тобольска через Петербург, — подавая документы в воинскую кассу, сказал Иван.
— Слышь, будешь в Нижнем, вот… — Федька передал бумажку. — Иван, ты знаешь, я… все!..
— Ладно… Давай, Федька… Может, свидимся еще…
В Петербурге Иван был впервые. Он шел по Невскому, еще свежему от ранних поливалок, и спрашивал дорогу на Английскую набережную.
Он долго дергал парадную дверь, стучал и смотрел в окна второго этажа, пока проходившая мимо женщина не
— Перед тем, как пойти к Медведевым, я рассказал все про капитана нашим в Чечне, звонил в часть к нему, потом к ментам в МВД еле пробился, рассказывал про гугаевского племянника, что в колонии. Все, как Аслан говорил… — Иван глубоко затягивается. — И когда шел к ним, я уже знал, что там глухо… Они хорошие люди… говорили со мной, чаем поили, а я сидел и думал, что у меня носки воняют…
Семья капитана Медведева жила в комнате огромной коммунальной квартиры и состояла из трех женщин: матери, жены и пятилетней дочки.
Они сидели в большой комнате, забитой старинной обшарпанной мебелью, и пили чай. Дочка лежала в постели с перемотанным горлом и рисовала.
— Вы не стесняйтесь, берите еще, — сказала молодая и несовременно красивая женщина.
— Спасибо, — сказал Иван и взял.
— И что же он там делает? — спросила пожилая женщина.
— Ничего. Сидит… Обмена ждет.
— А чего ж не меняют-то его? — сердито спросила женщина.
— Мама! — Женщина нервно теребила конфетную обертку.
— Просто чеченец этот был приговорен к смертной казни, но потом приговор изменили на пятнадцать лет колонии. Он — особо опасный преступник, и МВД не хочет его отпускать, тянет и тянет, — объяснял Иван.
— А чего тянет? — спросила мать.
— Мама, — перебила ее невестка. — Поставьте, пожалуйста, еще чаю.
— А что «мама», — ворчливо сказала свекровь, вставая, — чего тянуть? Зачем им какой-то чеченский бандит? Тем более что его все равно расстрелять хотели. Не понимаю. Я всегда говорила: ничего хорошего от этих в кепках не будет. Никогда я у них мандарины не покупала.
— Скажите, Иван, — когда вышла свекровь, спросила женщина, тревожно глядя на него умными глазами, — а он правда здоров?
— Правда. Ну, как вам еще объяснить? Вот я, по-вашему, здоров? — честно глядя ей в глаза, врал Иван. — Так он здоровее меня. Просил передать, чтобы вы не волновались.
Женщина какое-то время пристально смотрела Ивану в глаза, а потом со словами «просил передать, просил передать» повернулась к окну. За окном текла Нева. Дальше сидели молча. Иван украдкой посмотрел на свои ноги в рваных носках на старом потертом ковре. Нервно шелестела конфетная обертка.
— Мой папа — герой, — вдруг гордо сказала Ивану девочка. — Он нашу Родину от бандитов защищает. Он скоро приедет, и мы, как раньше, пойдем с ним в зоопарк.
— Ну, а потом я домой к себе поехал, в Тобольск… А Джон — к себе, деньги искать, — говорит за кадром Иван.
В аэропорту на Джона опять налетели. Телевидение, журналисты, психологи, коллеги по работе. Официальную встречу возглавлял заместитель министра иностранных дел. После коротких интервью, пылких объятий и церемонных рукопожатий возбужденного Джона погрузили в лимузин и увезли в сопровождении полицейских машин.