Брат Молчаливого Волка
Шрифт:
Да только эта дура не пишет. Все девчонки глупы, как гусыни, они меня не интересуют. Ругать я их не ругаю, но мне с ними до одури нудно. Мне нравится только Моника из «И один в поле воин», та, что помогла французским партизанам. Но только ее сбил гестаповский грузовик, когда она ехала на велосипеде по дороге, и она умерла.
С Яной я не знаком, но охотно бы с ней встретился и сказал все, что о ее персоне думаю.
— Мамуля, — крикнул я из окна, — сколько пробило?
— Двенадцать, — высунула Юля голову и бросила мне наверх
Я поймал. Сырая картофелина! Потом ко мне взлетел кусок пирога, но его я не поймал. Прибежала Крампуля, клюнула и принялась громко кудахтать, созывая цыплят. Медленно прошествовал Страж, рявкнул на квохтуху, цыплят словно ветром сдуло, а он деликатно заглотнул пирог.
Мы с Юлей рассмеялись: она внизу, я наверху.
— Значит, говоришь, двенадцать, наверняка не больше? — спросил я еще раз.
— Двенадцать ноль пять, — уточнила Юля. — Ты уже проголодался?
Еще чего, проголодался! Я просто хотел, знать, не бродит ли уже наш Йожо вокруг дома. Если двенадцать, значит, еще нет. С работы он приходит только в два.
Я снова достал его тетрадку со стихами, дав себе клятву, что только загляну в нее одним глазком и прочту всего один-единственный стишок. Тетрадь была почти вся исписана, но мне как-то не хотелось больше рыться в ней. Посмотрю только один-единственный, последний, тот, за которым уже идут пустые страницы. Самый последний!
Последнее солнце. Красное блюдце над всем вознесла Белесая мгла. Последний мой день. На гроб его Зеленый венок. Хочу уйти в великое одиночество. И уйду. В великое одиночество, где мамы уже не будет. Где не будет тебя, И тебя тоже, Только я один, Счастлив, Безмолвен, Велик, Каким никогда я не был в живых.Я замер и целую вечность не мог сдвинуться с места. Мою голову раздирали страшные мысли.
Где наш Йожо? Кто знает, на работе ли он вообще! Ведь с самого утра идет дождь! А сегодня я его и вовсе еще не видал! Боже мой, что с ним?!
Я помчался вниз по лестнице, хотел узнать у мамы, но ведь ей я ничего не мог сказать! Через набитую туристами столовую я выскочил на улицу. Шел дождь. Крупный и редкий, но мне было все равно; даже если бы лило как из ведра, я все равно побежал бы искать Йожо.
Я мчался, а за мной мчался «последний дождь», прыгал «гроб», украшенный сосновыми ветками, катилось «кровавое солнечное блюдце». Йожо, брат! Йожо! Вок!!
В легких у меня что-то попискивало. Мне кажется, я даже плакал и причитал, что убью ее. Убью эту Яну, если этот день действительно будет последним Йожкиным днем!
У меня уже начало покалывать в
Вокруг ни души. Ноги у меня стали свинцовыми.
Я кинулся к бараку.
И в этот момент из-за взорванной скалы показался Вок!
Голова и спина у него были прикрыты бумажным мешком из-под сахара. Он толкал перед собой по доске тачку, полную щебня. Доска под ним раскачивалась, и казалось, что он танцует. Мне даже послышалось, будто он насвистывает что-то в такт шагам. Я очень обрадовался. Хотел было броситься к нему, но тут же остановился, потому что, провалиться мне на этом месте, я просто не знал, что ему сказать.
— Ты как сюда попал, Дюро? — удивился он, увидав меня.
У меня мелькнула спасительная мысль:
— Тренируюсь в беге!
— Под дождем? — Он поставил тачку. — Ты что, рехнулся?
Честное слово, ничего другого мне не пришло в голову.
— Пошли домой, — заглянул я ему в лицо.
— Вот теленок, — сказал Йожо и двинулся дальше, толкая перед собой тачку.
А я и впрямь стоял как теленок. Мне совсем не хотелось идти обратно. Возвращаясь, Йожо оставил тачку и приказал:
— Сыпь в барак!
В бараке сидели двое минеров и пятеро рабочих. Весело потрескивал огонь в печи; они курили. Йожо вошел следом за мной, сбросил с себя брезентовую куртку и накинул ее на меня. Волосы я вытер носовым платком.
— Не надрывайся так, сынок, — сказал, обращаясь к Йожо, старый рабочий. — Не то перестанешь расти и останешься карапузом.
Все засмеялись. Ведь наш Вок уже и сейчас вымахал выше их всех.
— Или ты собираешься жениться? — принялся разыгрывать его другой. — И тебе нужны деньги?
Йожо покраснел как рак. Я оцепенел, но зря.
— Мне просто нравится работать, когда дождь идет, — вежливо ответил Йожо.
Скажите пожалуйста!
Потом он смерил меня с головы до ног, чтобы другие видели, что и он может кому-то приказать, и строго прошипел:
— В другой раз я швырну тебя в электропилу и ты покатишься на Б ыстру в виде полена!
Раньше я бы огорчился, что Вок на меня злится, но теперь-то я уже знал, что он совсем не такой, какого из себя строит.
Ну конечно! Он подмигнул рабочим и за моей спиной засмеялся.
Подумать только! И тут же все: и «последний день», и «кровавое блюдце», и «кустарник на могиле» — сразу исчезло. Как только я надел Йожкину брезентовую куртку, я сразу понял, и чем дело. В кармане шелестело письмо!
Теперь я буду повнимательней к его стихам.
В бараке было здорово! Полно дыма и блох. Одна уже прыгала у меня под майкой. Она так щекотала, что я чуть не лопнул со смеха.
Йожо отвез еще четыре тачки, а потом мы пошли домой. Он напялил мне на голову мешок из-под сахара. И всю дорогу мы разговаривали. Про стихи я, конечно, даже не заикнулся.