Брат Молчаливого Волка

Ярункова Клара

А тот, кто ходил вместе с нами тогда к лавине, то и дело являлся на кухню и в комнату (он был немного подвыпившим), подходил к постели, на которой лежала мама прямо в фартуке, одетая так еще с утра.

— Послушайте, мамаша, — говорил он, опускаясь на колени у постели, — не плачьте. Слышите? («Не плачьте», — говорил он, а у самого по лицу текли слезы.) Не мучайтесь вы так из-за этого письма.

Он уже знал, чего не может себе простить мама. Ведь она сама писала родителям Яны и приглашала ее сюда, она и должна была следить за ней — и вот не уследила.

Бедная наша мама думала, что это она всему виной, и если б не ее письмо, Яна осталась бы жива. Когда я вернулся в половине третьего, мама потеряла сознание, и нам с Юлей пришлось приводить ее в чувство уксусными примочками. С тех пор она лежит, уже не в силах даже плакать, и со страхом ждет завтрашнего дня: как она посмотрит в глаза Яниным родителям.

— Такая уж ее судьба, мамаша. А вы только перст судьбы, — говорил гость, держа маму за руку. — Слышите? Вы должны были написать это письмо! А если б не вы, все равно судьба настигла бы ее в другом месте. Никто не может изменить того, что написано в книге судеб! Никто на свете!

Он погладил маму по лицу и попытался встать. Я помог ему подняться на ноги. Он был сильно пьян, но я видел, что его слова помогают маме, да и всем нам. Может быть, и правда все так и есть, как он говорит.

Не может же наша мама быть причиной Яниной смерти! И Вок тоже! Он ведь любит Яну. Разве преступление, что он хотел показать ей, где живет, показать горы, среди которых он вырос, и где хотел жить вместе с Яной, когда станет лесничим. Я знаю Йожку — и знаю: все, что он делает, он делает по-настоящему. Яну он по-настоящему очень любил.

Наконец турист встал, поднял руку и торжественно обратился к нам:

— Природа всемогуща. Она дарует жизнь, она ее и берет. Покоритесь ей! У нее есть на то право. Никто другой не имеет права взять жизнь, но природа — имеет!.. А вообще вам всем нужно немного поспать. Хотя бы вам, ребята.

Я с испугом взглянул на него. Спать? Йожке?

— Ведь я знаю… — покачал он тяжелой головой. — Знаю… Все знаю…

И, держась за дверь, он вышел в кухню.

В комнате снова воцарилась тишина. И опять я стал думать о Яне. Я уже ничего не мог поделать, не мог совладать с собой: все мои мысли возвращались туда, к холодной ночи под лавиной.

Мысль о Яне не покидала меня, когда я подкладывал в печку поленья, чтобы поддержать тепло до утра. Думал я о ней и когда Юля наливала мне чай. Думал, когда с ужасом представил себе, что вот мы-то ложимся спать под теплые одеяла…

Я попробовал думать о Юло Мравце. Спасатели отвезли его на своих санях в деревню, а оттуда санитарная машина — в больницу. Юло искалечен, но все-таки жив! Юля рассказывала мне, что, когда его везли мимо нас, мама выбежала, а он начал кричать, что ни в чем не виноват. От волнения у него на губах выступила кровь. Юля хотела влить ему в рот рому, чтобы успокоить боль, но он сжал зубы и отвернулся. Я знаю, Юло не терпит алкоголя. Вспотевшие спасатели выпили рому и быстро и осторожно повезли его дальше.

Кто знает, что теперь с ним, беднягой! Наверное,

его, как нашу маму, мучает не только боль, но и совесть, потому что это он предложил идти на Козий хребет. Но кто мог знать? Кто мог предположить, что их там ждет?! Ведь никто — ни наш отец, ни Смржовы не помнят, чтобы хоть раз лавина обрушилась с Козьего хребта. С дюмберского склона лавины сползали часто, с Гапля тоже. В прошлом году одна такая огромная лавина крушила на своем пути лес, еще и сейчас видно, как она шла. Но на Козьем хребте лавин никогда не было.

И все-таки лучше бы ребята отправились в другое место. Лучше бы Юло не вспомнил про этот Козий хребет.

И как он вообще пришел ему в голову? Ведь Козий хребет — совсем невысокий боковой гребень, не то что Гапль или Баран. Он и круче, и голый какой-то, открытый всем ветрам; удивительно даже, как на нем удерживается такой толстый слой снега.

Кое-кто из подбрезовцев ушел еще вечером, потому что Анча плакала и рвалась к брату. Она упрекала себя, что не ушла сразу, но тогда все мы верили, что, если нас будет больше, мы скорее спасем Яну. Сам Юло велел ей остаться. Анча послушалась и ушла только вечером с двумя девушками и парнем.

Остальные остались и грустно сидели на соломенных тюфяках в спальне. Их угол в столовой за елкой пустовал. Как они могли сесть за праздничный стол, если нет среди них Юлы и нет больше в живых Яны?!

Мне вдруг вспомнилось, как мы танцевали в нашей комнате, и я вскочил со стула. Я больше не мог выдержать, не мог оставаться с Йожкой, с мамой и даже с отцом, который сидел не говоря ни слова вот уже несколько часов. Хоть бы этот подвыпивший турист пришел!

Я снова сел. Но потом опять встал, подбросил в печку полено и пошел в комнату к ребятам.

Они сидели, прислонясь к стене, и вспоминали, как все произошло.

С прошлого года, с тех пор как в тумане потерялся их товарищ (потом он нашелся), они ходили в горы так: кто-нибудь один, обычно это был Юло Мравец, брал на себя командование, и все его слушались. Юло решал, кто куда пойдет, в каком порядке они будут двигаться, чтобы более слабые не отставали. Он выбирал трассу, каждому по его силам, назначал место встречи и слабых прикреплял к лыжникам посильнее. Если Юло почему-либо не шел командиром, выбирали кого-нибудь другого, только не Лайо.

По дороге на Козий хребет стало ясно, что Яне нужен тренер. Йожко попросил Юло, чтобы тот сам взялся ее обучать и сделал это сразу на подъеме, не теряя времени. Он знал, что Юло Мравец лыжник очень опытный.

— «Только потихоньку, Юло, не гоняй ее», — сказал Йожка, — вспоминали ребята. — «Это уж предоставь мне», — засмеялся Юло и сразу взялся за тренировку. Причем достаточно жестко. Он учил ее, как беречь дыхание и брать подъем. Йожка стал вмешиваться. Тогда Юло назначил его старшим и отослал вперед, к остальным. А нам было смешно, — вспоминали ребята, — и по дороге для смеха мы учинили Йожке настоящий экзамен. Правил он толком не знал, но отбивался от нас довольно ловко.