Брат Молчаливого Волка
Шрифт:
— Ты Петер или Павел?
Мальчик прижался к отцу.
— Убирайся! — сказал он Габе с такой ненавистью, что я испугался. — Поняла?! — крикнул он, лицо у него скривилось, и он отвернулся.
Я схватил Габу и толкнул ее в кухню к Юле. Потом без шапки выбежал на улицу, взял лыжи и пошел в горы.
Снег слепил меня, прилипал к теплым лыжам, а я все шел и шел, не останавливаясь, с трудом переводя дыхание. Я торопился, я шел не к лавине, а через лес, забираясь все выше и выше, чтобы никого не встретить, остаться наконец одному.
Остановившись,
С ближнего склона спускалась группа людей, неся на плечах лопаты. За ними на санях… Яну нашли и везли ее… завернутую в розовое одеяло! Розовое одеяло так и сверкало, отражалось на снегу, а на нем лежало что-то зеленое. За санями шли еще какие-то люди с лопатами и без лопат. Процессия двигалась медленно. Никто не спускался вниз на лыжах.
Я кинулся обратно домой, но в комнаты не пошел. Подожду на улице и войду вместе с Йожкой.
Я не дам ему войти одному. Я его не оставлю. Я не допущу…
В сарае зазвенели колокольчики. Это Юля пошла в сарай за факелами и наткнулась на наши сани. Колокольчики звенели, а я, сбросив лыжи, вбежал в сарай и, когда Юля ушла, сорвал с саней все колокольчики. Потом кинулся к леднику и забросил их в самый высокий сугроб: пусть заржавеют и больше никогда не звенят.
Процессия остановилась. Йожка медленно направился в дом. При дневном свете я увидел, что за ночь лицо его еще больше осунулось.
Остальные столпились около Яны. Ее я не видел. Видел только розовое одеяло, лыжи справа и в ногах большой еловый венок.
Йожка встретил Яниного отца в кухне.
Остановился, опустил голову и словно окаменел.
— Я… — начал он, — моя… — Но у него перехватило горло, плечи задрожали, он застонал, послышалось глухое, прерывистое рыдание.
Мы не выдержали этого. Никто из нас не смог выдержать.
Янин отец подошел к Воку. Положил ему руку на плечо, потом обхватил за шею, притянул его голову и заплакал:
— Что мы теперь будем делать, сынок?!
Потом оторвался от Йожки, надел черную шляпу, взял за руку мальчика и вышел на улицу вместе с моими родителями.
Йожка рухнул на стул, опустил голову и весь затрясся от тихих, страшных рыданий.
Я хотел подойти к нему, но Юля остановила меня. Она вышла со мной и Габой в комнату.
— Оставь его, — шепнула она, — он совсем без сил. Поплачет — станет легче…
Я выглянул в окно.
Сани двинулись, и венок задрожал. Яна уезжала. На таких санях тихо исчезала принцесса с далекого Севера.
Все молча стояли у террасы.
Только Янин отец, ее брат и мои родители шли за санями.
С ясного неба посыпался мелкий снег. Он покрыл Яну серебряными звездочками.
Я повернулся и кинулся к себе в комнату. Как давно я в ней не был! Как давно… Неужели все это было только позавчера?! Я оглядел комнату, тихую, убранную елку, на которой качались пустые бумажки, и не мог поверить, что прошло всего два дня, что за
В начале апреля Юле позвонили и попросили приехать в Бенюш присмотреть за больной сестрой. Утром я не пошел в школу. Отец повез Юлю, и мы с Габкой остались одни.
Я только успел закрыть дом и повесить Габе ключи на пояс, как наши псы стали принюхиваться и брехать. Я еще не успел посмотреть, в чем дело, как Габа вырвалась и, гремя ключами, кинулась вниз по дороге. На дороге из-за поворота постепенно появлялась старомодная лыжная шапка, затем выцветшая куртка, и, наконец, во всей своей красе показался дядя Луковец. Дядю Луковца я очень люблю. Знаю я его давно, но люблю только с сочельника. Ведь в ту ночь он пришел к нам в комнату. И сидел возле нашей мамы. Люблю я его за те слова, которые он тогда говорил, а главное, за то, что с той поры он захаживает к нам почти каждое воскресенье.
Сразу после Нового года наша мама заболела. Пять недель она лечилась в больнице и до сих пор поправляется в Бенюше. Уже и отец стал подумывать о том, что нам придется отсюда уехать. Ведь мы не можем жить без мамы. Только дядя Луковец постоянно твердит: подождите.
Габка кинулась к дяде Луковцу с такими горячими объятиями, что он едва удержался на ногах. А наши собаки чуть не разорвали его от радости. Вся эта группа медленно приближалась к дому. Вид у них очень смешной. Каждую минуту они останавливались, сбившись в запутанный клубок, потом опять расходились и продвигались на несколько шагов вперед.
Я хорошо помню, как тогда ночью дядя Луковец говорил маме, что никто его не любит. Может быть, раньше это и было так, но теперь все изменилось.
— Добрый день, хозяин, — подал мне руку дядя Луковец, и в голосе у него не было насмешки.
Я заметил, что стою на том самом месте у террасы, где отец обычно встречает туристов, и ответил голосом отца:
— Приветствую вас. — И, как отец, прикрикнул на Стража и Боя, чтобы не приставали к гостю.
— Ты чего это, — обиделась за собак Габа, — раскомандовался? Знай, что я остаюсь дома! Я не пойду с тобой ловить рыбу!
Я так на нее разозлился, что, не будь дяди Луковца, честное слово, она бы у меня заработала. Так мне и надо. Ведь знаю ее как облупленную и все-таки не могу сдержаться и все ей выкладываю. Вот и получаю по заслугам.
«Какую рыбу?» — хотел я ей сказать, чтобы навести тень на ясный день, но дядя Луковец сам пришел мне на помощь. Снял шляпу, вытер лоб платком и сказал:
— Надеюсь, ты дашь мне бутылку пива, хозяин, а может, я ошибаюсь?
— Конечно, дам, — поспешил я ответить и кинулся за Габой, чтобы забрать у нее ключи.