Братик
Шрифт:
Дело было в самом производстве стеклянных изделий. Оказалось, что своё умение выдувать из стекла вазы дизайнерские Боровой слегка преувеличил. Ну, как слегка?! Ни одной пока за полмесяца приличной у него не получилось. То живот вылезет, то стечёт стекло с трубки, то такая кособокая штуковина получится, что Дали перевернётся в гробу от зависти. А ведь в Гусь Хрустальном он что-то типа салатницы выдул. То ли температуры не те, то ли стекло не то, то ли… плохому танцору завсегда ботинки жмут. Да ещё и при объеме его мальчишеских лёгких сколько он в ту вазу воздуха мог вдуть. И очень быстро наступало кислородное голодание мозга, вести и качать стеклодува начинало.
Только —
При попытке получит оконное стекло тоже так себе успех. На заводе в Гусь Хрустальном Артемию Васильевичу мастера стеклодувы показали, как до того, как стекло научились прокатывать, делали оконное стекло. Выдували большой цилиндр и разрезав его пытались раскатать на гладкой поверхности специально подготовленного камня. Ну, большой не большой, но с помощью деревянной формы выдул Аким цилиндр. Его даже удалось разрезать и раскатать. Получился кусок в тридцать сантиметров на двадцать с неровными краями и разной толщины. От полусантиметра примерно до этого самого сантиметра по краям. И вот ходи вокруг него и думай — это успех или нет. С одной стороны, это точно лучше бычьего пузыря и даже лучше слюды. Но это настолько хуже привычного Боровому стекла оконного и того даже, что при нём сделали стеклодувы в Гусь Хрустальном, что успехом это назвать язык не поворачивается.
А вот бусы цветные у второго кузнеца, а теперь стеклодува — Егора, вполне себе неплохие получаются. Можно даже красивыми назвать. Ну, хоть не с пустыми руками в Москву вернётся.
Глава 24
Событие семидесятое
Как-то уж так всё время выходило, что в Москву из Калуги или наоборот из Москвы в Калугу Юрию Васильевичу приходилось с большими обозами добираться. А они идут со средней скоростью обычного пешехода. Нагрузят телегу с горой, а лошадёнка плохонькая и возчик не на телеге сидит кемарит, и время от времени просыпаясь, кричит на одру свою: «Но, пошла, кабыла нагайская, двигай лошара, кляча сивая, переставляй копыта шибче». Нет, кричать чего этакое он может, а вот сидеть нет. Это же целых шестьдесят кило плюсом. Водитель кобылы идет рядом, а коли дорога в горку наладилась, то и плечико своё хилое подставляет, помогая кабыле нагайской, и под гору не легче ему, висит на телеге лаптями полудранными притормаживая, а снесёт телега лошару его. Из-за этого общая скорость каравана редко сорок вёрст в день превышает. И при расстоянии от Москвы до Калуги в сто пятьдесят вёрст путешествие на четыре дня растягивается.
Боровой ехал в возке на полозьях. Вчерась был Покров Пресвятой Богородицы, середина октября уже. С вечера в храме Покрова как раз в посаде было всенощное бдение, а утром — литургия. После богослужения все дворяне устроили застолье, на котором Юрию Васильевичу с князем Репниным Петром Ивановичем и фрязином Петером Малым пришлось присутствовать, были они почётными гостями. Одно на этом пиру радовало Борового, поскольку Покров не приходится на период многодневного поста, то на стол можно подавать рыбу и мясо и обязательно — блюда, приготовленные из урожая этого года. Так что на любимые свои пироги с рыбой Юрий Васильевич накинулся. А во время всенощной и снег повалил, да густо так и температура упала сразу, так что он и не подумал таять.
калужская
Возок приготовили заранее, сбили из тонких дощечек в два слоя, между которыми был войлок, а сверху обтянули тканью зелёной из конопли, как должна выглядеть парусина в этом времени Боровой не знал, но скорее всего именно из такой ткани их сейчас и делают, довольно толстая и прочная. Получившуюся коробку приладили к обычным саням и получили возок для брата Великого князя. Если честно, то убожество то ещё, но ездить можно. Ветер не задувает в щели, а маленькая печурка, по его эскизам сделанная кузнецами (буржуйка — обыкновенная), и питающаяся совсем небольшими полешками и щепочками поддерживала внутри комфортную температуру.
Снег поскрипывал под полозьями, солнце отражалось от белого покрывала, укрывшего землю, и заглядывало в стеклянное оконце возка, явно первое в России, а может и в Европе. Слишком дорого пока стекло и редко, чтобы в оконца возков его вставлять. Да, а тут ещё чтобы не разбилось, так вставлено в проём через резиновые уплотнители. Вот это точно первая резина в Европе. Напротив привычно восседал седой почти брат Михаил, и солнечные лучики, заглянувшие в оконце, перебирали его серебряную бороду и гриву, разыскивая чёрные волоски. В руках монаха, сложенных на коленях, лежал обтянутый коричневой кожей блокнот, а на шее, кроме креста на шёлковом шнурке висел свинцовый карандаш. Сам монах мотал головой в такт раскачивающемуся на неровностях дороги возку. Сморила качка бортовая… а когда и килевая, чтобы это не значило.
А вот Юрию Васильевичу что-то не спалось. Думал. Пытался вспомнить кое-что. Мысль виляла, и от этого Боровой злился. Он пытался из памяти выудить знания про поход на Казань в следующем 1545 году. Проходили же. Эх, знать бы студентом, что придётся оказаться в этом времени, всё бы про него наизусть заучил, а так получилось, как всегда. Прочитал перед экзамен за ночь конспект, сдал на четвёрку и забыл на следующий день. Нужно было не про Нагую диссертацию писать, а про князя Серебряного, он же возглавит часть войска, что пойдёт летом на Казань.
Мысль же от воспоминаний всё время сворачивала на брата. На Ивана Грозного. Первого царя. Если от частностей всяких уйти, то этот человек и не правил Россией. Более того, он всегда старался убежать от этой возложенной господом на него обязанности. Не умел править и не привык.
Вся жизнь у него была наперекосяк.
Иван к восьми годам оказался круглым сиротой, и никто не воспитывал его, как будущего правителя. Бабка? Ну, теперь Юрий немного о той бабке знал. Точно ей было не до воспитания будущего правителя, сама хотела править.
Первые три года жизни Ивана правил его батянька — Василий, старый, больной и шибко неудачливый правитель, скорее растерявший отцово наследие, чем приумноживший его.
Потом еще пять лет правила мать в худших традициях всех женщин, управлявших Россией. Со смутами, интригами, казнями, фаворитами — любовниками, неудачными реформами и войнами.
Следом ещё парочку лет правил дальний родственник Иван Бельский, человек может и неплохой, вот только воин и правитель бездарный. Даже место своё уберечь не сумел.
Дальше три года правили ненавистные Ивану Шуйские, тоже дальние родственники, Василий женился на его двоюродной сестре Анастасии Петровне — царевне Казанской, племяннице (по матери) великого князя Василия III, но абсолютно чужие для Ивана по духу и сути. И уж больно жадные, и заносчивые. Эти, правда, воевали неплохо.
На днях начнется время следующих временщиков, ещё четыре года будут править Глинские во главе с дедом Михаилом, пока царь будет чудить и развлекаться. Есть среди этих причуд одна вообще Бородину непонятная, когда человек вытянувший несчастливый жребий, иногда это был и сам Иван, ложился в гроб, а его крыли многоэтажными матерными загибами кто во что горазд. Почему в гроб? Что за радость про себя оскорбления выслушивать? Правили Глинские Россией матушкой отвратно, откровенно грабя страну и пропихивая родню в боярскую думу. Своих литвинов.