Братоубийцы

Казандзакис Никос

Уже стемнело. Последний свет дня, скрывшийся на горной вершине, взметнулся в темно-голубое небо и исчез. В потемневшем воздухе сверкали только разъяренные человеческие глаза.

Затуманились слезами глаза у отца Янароса, бегал он то к солдатам, то к своим, молил: «не надо крови, не надо крови». Но бесы уже сорвались с цепи, пролитая кровь вопияла и требовала другой крови. Солдаты и крестьяне уже схватились врукопашную, подбежали женщины, стали бить камнями по головам.

– Огонь! – опять приказал капитан и прицелился в отца Янароса. Камень разбил тому подбородок, и кровь текла по

бороде. '

Уже приставил капитан револьвер к груди отца Янароса, но не успел спустить курок: навалился на него Андреас, вцепился в руку, и оба покатились на землю.

– Мясник! – рычал над ним медник. – Пришел и наш черед, не всегда будем мы барашками! Сейчас я тебя прирежу!

Собрал все силы капитан, вскочил с земли, но Андреас крепко держал его за шею и заносил над ним нож.

Раздался душераздирающий вопль: женщина, с красным бантом в волосах подскочила к, капитану и, крепко обняв, заслонила собой

– Софоклис мой, Софоклис!
– лепетала она сквозь слезы.

Андреас не успел удержать нож на лету и с размаху всадил его в сердце женщины. Покатилась она. по земле, шевельнула губами, обхватила руками сапоги капитана и испустила дух.

–Убит капитан! – раздался чей-то голос среди солдат. – Бросай оружие, ребята!

Это был Стратис, отшвырнувший винтовку.

Но сержант бросился выручать капитана из рук Андреаса, снова подминавшего его под себя. Кровь текла у капитана по лицу и рукам, большой камень угодил ему в колено, и он не мог стоять. Подбежал отец Янарос, обнял его, прижал к себе.

– Он – мой! – кричал он, закрывая капитана своим телом.

Поднялся мощный рев, разъяренная река прорвала запруды и разлилась. Мотыги, серпы, садовые ножи, вилы тесным кольцом сжимали малочисленных солдат, еще оказывавших сопротивление, оттеснили Мандраса с его людьми, прижали их к стене, не давая шелохнуться.

Пречистая стояла теперь на пороге казармы, Ее поддерживали двое стариков. Лицо Ее было обращено к дерущимся, и в полумраке глаза Ее блестели, словно, и правда, были полны слез.

Сержант с несколькими солдатами пытался сопротивляться, но все они оказались в руках у крестьян. Капитан с разбитой головой катался по земле, кусая губы, чтобы не стонать.

Старый Мандрас и трое его сыновей, оставшихся в живых, вскочили на стену, к которой их прижали, и еще сопротивлялись.

– Сдавайся, Мандрас!
– крикнул ему отец Янарос. – Хватит пролитой крови! Бог мне свидетель, не хотел я этого!

– Убил ты, сволочь, моего Павлиса! – рычал Мандрас, вытирая дергающиеся глаза. Он не выдержал и зарыдал в голос.

Накатилась на них огромная волна, подмяла и загнала всех вместе, солдат и старейшин, в большой двор казармы. Последнего внес на руках отец Янарос – это был капитан, – принес воды, промыл ему раны, заботливо усадил в углу двора.

– Не сердись, кир капитан, – сказал он. – Все с Божьей помощью кончится хорошо. Что получилось – то получилось. Зато теперь конец злу.

Он повернулся к своим.

– Принесите веревки, мы их свяжем. Но не бейте их, это наши братья, они этого не знают, но мы-то знаем. Давайте свяжем, чтобы не противились примирению. А потом, может, даже сегодня ночью, всех освободим. Клянусь душой

моей, что предстанет перед Богом. Всех, всех, клянусь!

Поднял капитан окровавленную голову.

– Предатель! – заорал он и плюнул в него.

– Раз не хотите, чтобы вас добром освободили, освободим силой! – приговаривал медник, связывая крепкой веревкой старейшин и солдат.

XIX

.

Двинулась в обратный путь водительница Пречистая, за ней шел взволнованный народ. Ночь пала на мир, первые звезды повисли в небе. Отец Янарос шагал впереди, сердце его громко стучало. Он чувствовал радость и облегчение. «Когда я чувствую радость и облегчение? – думал он, идя по дороге. – Когда молюсь Богу или когда тружусь с людьми? Прости, Господи, – когда тружусь с людьми. Это и есть настоящая моя молитва. А с Богом – бунтарство или страх». Он вспомнил убитых, вздохнул. «Не зарежешь овец – не отпразднуешь свадьбу, – пробормотал он. – Упокой, Господи, души их».

Вошел в церковь отец Янарос. Сердце ликовало: то, чего так долго он жаждал, теперь облекается в плоть. Хорошее начало! Примирятся в Кастелосе враждующие братья, и Христос воскреснет – там, где воистину хочет воскреснуть – в сердце человека. В голове уже выплеталась мысль: как только встанет завтра, сразу отправится в путь, обойдет горы и долины, будет говорить со священниками, со старейшинами, с народом, станет рассказывать, что сделали они в Кастелосе, как мирным путем все пришло в согласие и насколько лучше и легче путь любви. «Глашатаем стану я у Бога, – думал он. – Буду кричать. Не то ли делал и святой Иоанн Предтеча в пустыне? Кричал он, кричал – и мало-помалу даже камни стали внимать, услышали его, сдвинулись с места, пришли к любви и согласию, и воздвигли Церковь Христову».

Он повернулся вправо, к иконостасу.

– Прости меня, Господи, за минуту малодушия. Сам знаешь, я человек – глина и ветер. Смалодушествовал. Вначале думал я, что не печешься Ты о людях, что с безразличием взираешь на несправедливость и бесстыдство. Мизинцем мог бы шевельнуть – и все спас бы. Но не сделал так. А потом, каюсь, Господи, впал я в еще больший грех: подумал, что не любишь Ты людей, что Тебе нравится смотреть на нашу боль и унижение. Помутился мой рассудок от боли, грешен, Господи. Но теперь я вижу: Ты добр, Ты позволяешь людям дойти до дна адова – и оттуда начинается спасение! А может быть, Господи, на дне Ада и находятся сейчас райские врата? Потому что сегодня, да, в самый тот страшный момент, когда казалось, что вот-вот начнется резня, Ты снова сделал братьев братьями!

Сладкое волнение распирало ему грудь, смотрел он на тот путь, что открывается перед ним, и новые крылья вырастали за спиной, вернулась молодость; снова отцу Янаросу двадцать лет. Он нагнулся, приложился к распятию на престоле. «Господи, – сказал он, –Ты знаешь: никогда не просил я отсрочки у смерти. А теперь одной у Тебя прошу милости: дай мне дожить до того дня, когда завершу свое дело. А потом поручи камешку или зернышку упасть на меня и убить...»

Не помня себя от радости, подлетел он к царским вратам, остановился в них.