Братство камня

Гранже Жан-Кристоф

— Нет, вовсе нет.

— Как чувствует себя мальчик?

— Прекрасно.

— Вы звоните, чтобы сообщить мне об этом?

— Да… Честно говоря, не совсем. Я хочу кое о чем вас расспросить.

Тереза ничего не ответила, и Диана продолжила:

— Во время нашей встречи вы сказали, что ничего не знаете о происхождении ребенка.

— Именно так.

— Вы не знаете его семью?

— Нет.

— Вы никогда не видели его мать?

— Нет.

— Вы не догадываетесь об этнической принадлежности Люсьена и понятия не имеете,

почему его бросили?

После каждого вопроса Дианы Тереза Максвелл выдерживала короткую враждебную паузу.

— К чему вы ведете? — наконец спросила она.

— Ну… я ведь его приемная мать. И имею право узнать некоторые вещи, чтобы лучше понять моего сына.

— Все верно, но тут есть один нюанс: вы явно чего-то недоговариваете.

Диана представила себе маленькое тельце Люсьена: бинты, аппарат искусственного дыхания, трубки капельниц. У нее перехватило дыхание, но она справилась с эмоциями:

— Я ничего от вас не скрываю! Просто хочу побольше узнать о моем малыше…

Тереза Максвелл вздохнула, но ее тон смягчился:

— Я рассказала вам все, что знала, во время нашей первой встречи. По улицам Ранонга бродит множество беспризорных и бесприютных детей. Когда один из них серьезно заболевает, мы его забираем, вот и все. Так было с Лю-Сянем.

— Чем он болел?

— Мальчик страдал от обезвоживания и недоедания.

— Сколько времени он пробыл в приюте к тому моменту, как я за ним приехала?

— Около двух месяцев.

— И вы больше ничего о нем не узнали?

— Мы не ведем расследований.

— Его никто не навещал?

Помехи на линии усилились. Диане показалось, что ее хотят сознательно разлучить с собеседницей, чтобы та не выдала никакой информации. Но тут Тереза проскрипела:

— Берегитесь, Диана.

Молодой женщине показалось, что голос прозвучал прямо у нее в голове. Она содрогнулась и пролепетала:

— Че… Чего я должна опасаться?

— Себя самой, — шепнула директриса. — Многие знания — многие печали. Боритесь с искушением, не копайтесь в прошлом Лю-Сяня. Теперь мальчик — ваш сын. Вы — его единственный предок. Ограничьтесь этим знанием.

— Но… почему?

— Поиски никуда не приведут. Для приемных родителей это настоящее бедствие. В какой-то момент каждого из вас обуревает желание выяснить, найти, докопаться до правды. Вы как будто хотите наверстать то волшебное, таинственное время, которое вам не принадлежало. Но у детей есть прошлое, и тут вы не властны что-либо изменить. Это теневая сторона их жизни.

У Дианы так пересохло горло, что она не могла вымолвить ни слова. Тереза продолжила:

— Вы знаете, что такое палимпсест?

— Ну… думаю, да…

Уловив колебание в голосе Дианы, Тереза решила освежить ее память:

— Это античные пергаментные свитки, с которых в средние века счищали первоначальный текст и делали поверху новые записи. Но древнее послание не исчезало бесследно — оно сохранялось в текстуре бумаги.

С приемным ребенком происходит примерно то же самое. Вы будете растить его, воспитывать, научите множеству разных вещей, приобщите его к своей культуре, привяжете к себе… Но в глубине его существа навечно пребудет другой «манускрипт». Ребенок не оторвется от своих корней. Генетическое наследие предков, родины, среды обитания никуда не исчезнет… Вы должны научиться жить с этой тайной. Уважайте ее. Только так вы научитесь по-настоящему любить сына.

Жесткий тон Терезы смягчился. Диана мысленно вернулась в приют. Вспомнила тамошние запахи, залитые солнцем палаты, витавшие в воздухе печаль и надежду. Директриса была права. По сути. Но она понятия не имела о подлинном контексте их истории. Диана во что бы то ни стало должна была получить точные ответы на свои вопросы.

— Скажите мне одно… — Она решила подвести черту под разговором. — Как по-вашему, Люсьен может быть вьетнамцем?

— Вьетнамцем? Господь милосердный! Откуда такая идея?

— Как вам объяснить… Территориально Вьетнам находится достаточно близко и…

— Нет. Исключено. Кстати, я говорю по-вьетнамски. Диалект Лю-Сяня не имеет ничего общего с этим языком.

— Благодарю вас, — пробормотала Диана. — Я… я вам еще позвоню.

Она повесила трубку. Слова Терезы Максвелл бились под черепом подобно звукам музыки, уносящимся с хоров под своды ледяного нефа.

На поверхность сознания всплыло давнее воспоминание.

Это случилось в Испании, во время экспедиции в Астурию. В один из свободных дней она посетила древний монастырь. Монахи возносили молитвы Всевышнему, размышляли о тщете земной жизни, вслушивались в шепот серых камней.

В библиотеке Диана обнаружила завороживший ее воображение предмет. В стеклянной витрине на стальных тросиках висел свиток. Шершавый бледно-розовый пергамент выглядел как живое существо. Текст был написан готическим шрифтом, тесные ровные строчки соседствовали с изящными миниатюрами.

Но волшебство заключалось в ином.

Через равные промежутки времени в витрине зажигался луч ультрафиолетового света. Когда он падал на пергамент, под черными готическими буквами проступал другой шрифт — округлый, написанный красной тушью. То были остатки первоначального текста, датируемого эпохой Античности. Они напоминали отпечаток в теле пергамента.

Теперь Диана понимала: если ее ребенок — «палимпсест», если его прошлое — своего рода полустершийся текст, у нее есть обрывки этого текста. Лю. Сянъ. Плюс те несколько слов, которые он повторял все три недели, что жил рядом с ней в Париже. И перевести их Тереза Максвелл не могла.

17

Отделение Национального института восточных языков и культур находилось на улице де Лилль, прямо за музеем д'Орсе. Большое темное здание вид имело внушительный, даже величественный, как большинство домов VII округа.