Братья и сестры в Реестре
Шрифт:
На новую должность Суд истории рекомендует вот этого прекрасного специалиста — Елену Гутенберг.
Та скромно поклонилась, одетая не в балахон — как компаньоны, а в сине-золотистую тунику и белые брюки. На шее висел круглый медальон, разделённый на четыре сектора, который символизировал смену времён года.
Как миссионеры перед индейцами вырядились, честное слово, подумала Тина и улыбнулась половиной рта.
Ехидный Порфирий тут же закивал головой, мол, да-да-да, очень впечатляющий фокус с внезапным появлением. Мы оценили, верно, коллеги?
Коллеги натужно заулыбались,
Вот только про будущее — это вы зря. Ломает весь сценический эффект, продолжил Порфирий. Я вот, например, одиннадцатая аватара Вишну, но я же не хвастаюсь.
Начитанная Тина ухмыльнулась — она прекрасно помнила, что у многорукого, согласно Ведам, всего десять земных воплощений.
Кустистый в балахоне поднял сухую длинную руку.
Он согласился, да, поверить в их слова сложно. Отдаёт сеансом чёрной магии с последующим разоблачением. Давайте так. Я запишу на листочке, что произойдёт — он посмотрел на часы — скажем, через четыре минуты, чтобы не тратить ваше время, уважаемые магистры. Опишу какое-нибудь событие, которое никак не объяснишь совпадением. А потом сверим, совпадёт ли предсказание с реальностью.
Чуть не уснувшие на бесполезном заседании-говорильне магистры подняли одобрительный гул — дескать, показывайте ваше шоу.
Гость с кустистыми бровями задрал голову в капюшоне, задумавшись, что-то начертал пером на старомодной бумаге и под снисходительный кивок Тины положил листок на трибуну. Отошёл, показал пустые ладони. Умница распорядитель протокола метнулся к трибуне, продемонстрировал залу листок с письменами и затем вернул его обратно.
Ретировался на свой откидной стульчик. Замер, готовый стенографировать.
Прошло три минуты, когда Тина нетерпеливо посмотрела на часы. В этот момент старенький микромагистр Ипполит Пескунов, архивариус полиса, сидевший на самой галёрке прямо под витражом, где неведомая птица терзала грызуна, схватился за поясницу:
— Ох, почки!
Потом — за правое подреберье:
— Нет, только не печень!
И, наконец, старик прижал костлявую руку уже к груди:
— Сердце!
Захрипел, посинел и свалился со стула.
Запричитал сиреной медицинский дрон — подлетел и вколол старику что-то термоядерное. Но всем было ясно — это всего лишь полумера. Поэтому через три минуты дверь в конференц-балкон открылась, и в помещение вбежали двое докторов с каталкой. Архивариуса распластали и покатили к выходу. Потом случилось нечто странное — видимо, заклинило переднее колесо, и каталка начала заваливаться набок — отчего бесчувственный Пескунов тряпичной куклой шмякнулся на пол. Пришлось грузить тело, чьи конечности так и норовили разметаться во все стороны, вторично.
После отбытия медиков в зале застыла гробовая тишина, и лишь спустя несколько секунд начало раздаваться клацанье закрывающихся челюстей.
— Давайте посмотрим, что у нас там, — подорвался к трибуне ехидный Порфирий. Магистр подхватил листок, извлёк очки из внутреннего кармана бессменного полосатого пиджака, нахлобучил на нос и принялся читать. Лицо у него при этом сделалось донельзя удивлённое:
«Он сыпал песок на талмуды давно
Теперь
Но печень и почки, и сердце болят
Он дважды упал и отправился в ад».
— Насчёт ада — это для рифмы, не более, — нарушила молчание Гутенберг. — Пушкиных среди нас, увы, нет.
— Вы его, часом, не отравили? — поинтересовалась холодная Тина.
— Распорядитесь, чтобы медики взяли все необходимые анализы, — пожал плечами балахон с кустистыми бровями, — Тогда и узнаете. Ну что — будем загадывать на завтра?
Заинтересованная публика, которой старого архивариуса было ничуть не жаль, одобрительно загудела.
— Вот здесь — гость показал всем присутствующим старомодный конверт, запечатанный алым сургучом, — Наш темпопрогноз на самое яркое событие, которое произойдёт до завтра.
Он безошибочно нашёл глазами главного на собрании и протянул конверт Тине.
— Попробуйте открыть.
Романова взяла конверт. Нет, он не был скользким и не пытался выпасть из руки. Но предмет словно позволял себя удерживать, снисходил до неё. А вот воздействовать на себя — не позволял.
По спине пробежали мурашки, а на правую бровь скользнула капелька пота.
Англичане в восемнадцатом веке придумали для этого ощущения отличную пословицу — «словно гусь прошёл по моей могиле».
— А теперь попробуйте вскрыть конверт.
Тина попробовала. Пальцы скользили по сургучной печати и не могли зацепиться за неё. Спасовал и ноготь, которым она попыталась поддеть печать. При этом письмо в руке ощущалось как вполне материальный предмет.
— И ни у кого не получится. Это письмо не открыть, уж поверьте. Даже я не смогу. Ровно до завтрашнего дня, до одиннадцати ноль-ноль.
— Как вы это делаете? — спросила Тина.
Второй гость подал предупреждающий знак первому, но тот всё-таки ответил:
— Эта вещь одномоментно находится и в нашем времени, и в вашем. Гарантия того, что мы не подтасуем предсказание.
Тина снова безуспешно попыталась сковырнуть печать. А потом показала письмо всем коллегам — как фокусник, который демонстрирует реквизит — и спрятала в клатч.
Ранним утром новостные агентства фонтанировали молниями-медиаграммами69:
«Накануне в 17:49 кутила-галерист Крутиков с Верхнего города, катаясь на своём новеньком каретомобиле, пробил заграждение моста Юности и уже в полёте врезался в таксижабль мецената Базальтского. Тот следовал на вечерний благотворительный концерт с намерением пожертвовать крупную сумму в фонд «Дикой застенной природы». В результате Базальтский погиб на месте. То есть прямо в воздухе. Мало того, таксижабль с его телом рухнул на мостовую ОктоМосковского проспекта с высоты сто двадцать метров. Тело пришлось опознавать по фрагментам. Виновник аварии отделался тремя переломами, двумя вывихами и десятком выбитых зубов, потому что вместе с каретомобилем рухнул на надувную крышу картодрома «Жвала». Ведётся расследование обстоятельств трагедии».