Братья крови
Шрифт:
Ярославич подъехал туда, где оставались лежать обломки верного меча. Спешился, с грустью поглядел на изуродованный клинок.
– Не грусти, княже, – пробасил Гаврила Олексич, широкплечий, кряжистый, лишь немногим старше Александра. – Скуем тебе новый меч краше прежнего.
– А то, ежели надобно, этот перековать можем, – добродушно улыбнулся Сбыслав Якунович, будто и не он только что без устали крушил шлемы и черепа шведские топором. – Кузнецы новгородские теперь для тебя чего хочешь сотворят.
А Миша и Савва, стоявшие тут
Полочанин Яков поправил тряпицу, которой обмотал голову, испытавшую на себе крепость северного оружия – хоть и вскользь, а все едино больно, – присел на корточки, намереваясь собрать осколки.
– Погодите, други мои, не торопитесь, – князь обвел соратников взглядом синих, как воды моря Русского, глаз. – Меч мой сослужил службу верную. И сломался не из-за того, что был с изъяном. Нет, борьба наша такова, что сталь не выдерживает. А мы сильнее стали должны быть, чтобы выстоять, не дать врагам поработить землю отчую. Перековывать меч я не дозволяю – пусть покоится с миром. Он заслужил. Я же себе другой добуду, который еще крепче будет.
– Так что же, княже, так и бросим его здесь? – смущенно произнес Сбыслав Якунович.
– Не бросим! Кто сказал, что бросим? – Александр выгнул бровь, и все притихли. – Где Пелгуй? Пелгуя покличьте мне!
Войско заволновалось, зашумело и вытолкнуло вперед низенького, коренастого ижорца в полотняных портах и лаптях. Широкую рубаху он подпоясал веревкой, за которую заткнул два малых топорика, а в руках держал охотничий лук. В русых кудрях и бороде местного старшины серебрилась седина, а в уголках рта залегли глубокие складки – свидетели непрестанных забот. Он подошел к русскому князю упругой походкой, величаво расправив плечи, поклонился согласно чину, но без подобострастия.
– Здесь я, Ярославич. Где же мне быть-то?
Александр оглядел его не без некоторой брезгливости, но вместе с тем в глазах князя светилось уважение. Но от костяного амулета, висевшего на шее ижорца – распластавшийся в прыжке матерый волк, Рюрикович взгляд отвел с не присущей ему поспешностью.
– Сослужил ты, Пелгуй, службу верную. И Господину Великому Новгороду, и мне, призванному новгородцами княжить у них и рубежи боронить от всяких находников злых.
– Знамо дело, княже, на том стоим.
– Верю. Тебе верю, хоть и вижу насквозь душу твою окаянную. Да и есть ли у тебя душа? – понизив голос, добавил Александр.
– Есть! Как же не быть? У всякой твари разумной душа имеется. Да и крещен я, княже. Аль ты запамятовал?
– Помню-помню… За службу твою верную, за то, что упредил ты меня о приходе войска шведского, поручаю тебе хранить мой меч. Передавай его внукам, а те своим пускай передадут. Пусть хранится он в твоем роду в память о нынешней славной битве и дорогой победе.
– Спасибо, Ярославич! – На этот раз Пелгуй отдал земной поклон, благодаря за оказанную честь. – Уважил ты меня. Ох как уважил… Клянусь тебе, что обломки меча твоего, сломанного
– Одним лишь видом и слухом боронить он будет, – серьезно поддакнул Гаврила Олексич.
– И до той поры Русь непобедима будет, пока меч Александра хранится в пределах ее, – закончил старшина ижорский. – Спасибо тебе, княже, и низкий поклон. За честь великую. От меня и всего моего рода. Клянусь тебе, что скорее умру, чем позволю чужой руке прикоснуться к твоему клинку. И детям, и внукам то заповедаю.
Пелгуй еще раз поклонился, скинул с плеч меховую безрукавку и бережно закутал в нее сломанный клинок и рукоять. Пока он возился, глубоко вдавив колени в сырую, истоптанную землю, новгородцы занялись каждый своим делом: дружинники и ополченцы собирали добычу, отыскивали раненых и складывали в сторону тела павших, а князь с боярами думу думали, что дальше делать, ждать или не ждать врага, а если ждать, то из чьих земель?
Подозвав паренька из ижоры, старшина отдал несложные распоряжения, что кому дальше делать, а сам, неприметный для всех, отправился к опушке и дальше, звериной тропкой в глухую чащу, к поляне, которую со всех сторон обступили разлапистые черные ели, достающие верхушками до низких облаков. Здесь стояла полуземлянка, крытая дерном. Мох ярко зеленел на двускатке, а выглядывающий из-под нее конек потемнел от времени и закоптился.
Парень в распоясанной рубахе сидел на завалинке и резал из липовой чурки ложку. Увидев Пелгуя, вскочил и поклонился:
– Поздорову тебе, батюшка…
Старшина осторожно опустил узел на дубовую колоду.
– Что скажешь, Илмар, чем порадуешь?
– Кетту и Вильхо должны скоро вернуться, я отправил им на смену Ярмо и Лемпи.
– Хорошо, дождемся их сперва.
Пелгуй присел рядом с сыном, закрыл глаза, подставив лицо неяркому солнышку, а костяной амулет сжал в кулаке и замер, будто мертвый.
Илмар, как ни в чем не бывало, продолжал орудовать ножом, роняя на колени причудливые завитки стружки.
Солнечное колесо не успело перекатиться от верхушки одной ели до другой, когда из лесу бесшумно выступил поджарый, одетый в серую шубу с рыжим подпалом волк. За ним рысила волчица рыжего, почти лисьего, окраса. Звери прошли мимо людей, обдав крепким духом мокрой шерсти, и скрылись позади землянки. Через несколько мгновений оттуда вышли парень и девушка. Босые, в длинных рубахах, с вышивкой на вороте, они выглядели как брат и сестра. Только волосы, схваченные вокруг лба полоской тисненой кожи, у девушки были огненно-рыжими, а у ее спутника – русыми, кое-где выгоревшими до соломенной желтизны. И у обоих на шее висели обереги – фигурки волков, вырезанные из кости.