Братья-разбойники
Шрифт:
Это они спустились в какую то яму в лесу у берега реки, которая вдруг оказалась выходом подземной галереи, идущей от Бернардинского монастыря.
И всё это за время нескольких недель, причем, понятно, нам мешали в этих путешествиях классные занятия.
Когда же наступили экзамены, наши загородные прогулки пришлось совсем отложить в сторону.
Наше время было время особой строгости. Директор и состав учителей считались тем лучше, чем больше в заведении оказывалось слабых учеников: из 30 учеников в следующий класс переходила едва
Сообразно с этим занимались и мы.
Экзамены были и письменные, и устные, и готовиться к ним нас отпустили с самой Пасхи. Перед устными экзаменами обыкновенно было времени 9 -- 14 дней, перед письменными 2 -- 3. И мы зубрили, чертили, упражнялись, решали задачи, сходясь кучками по трое, по четверо. Наша компания была неизменна: я, Кожин, Довойно и Забуцкий. Занимались мы вместе, но свободное время проводили по разному. Кожин читал, мечтал и писал стихи, Забуцкий катался верхом, а мы с Довойно проводили время в саду у Трубиных.
Там собиралась нас целая шайка и чего мы не делали!
Трубины, понятно, являлись во всем зачинщиками.
При доме, который они занимали, находился роскошный сад: большой, запущенный, с двумя пересекающимися аллеями, заросшими травою, с тропинками, с развалившейся беседкой в чаще сиреневых кустов, с черемухой, вишней и старыми ароматными липами. В этом саду Петр и Григорий поставили две офицерские палатки и поселились в них, вероятно, представляя себе, что они живут в девственном лесу.
В этом-то саду мы и собирались.
В кустах и под купами деревьев раздавались наши смех, крики и кипело буйное веселье.
У братьев были ружья, и мы стреляли в цель; почти каждый соорудил себе высокие ходули; наконец, мы заготовляли блестящий фейерверк на день именин отца Трубиных -- 11-ое мая.
Один край этого сада был загорожен полуразвалившейся высокой каменной стеной, бурой, обветренной, поросшей мхом. Говорили, что это -- стена разрушенного и сожженного еще в 1835 г. монастыря. Теперь же эта стена просто отделяла два смежных участка, и мы никогда не задумывались над тем, что находится за стеной.
Высилась она высокая, шершавая, буро-зеленая, саженей на девять, и почти на самом её верху было круглое отверстие, вроде слухового окна.
И вот однажды кому то из нас пришла в голову задача -- попасть в это окошко камнем. Задача была не из легких, а поэтому она быстро заняла всех и в стену полетели друг за другом беспорядочно камни.
Часа два мы швыряли каменья и только один или два из них беззвучно пролетели в чернеющую дыру и скрылись, а десятки гулко и резко шлепались в стену и падали назад.
Когда мы пришли на другой день, Григорий встретил нас торжествующим возгласом:
– - Глядите, господа! Раз, два!
Он взмахнул рукою и выпустил камень. Камень со свистом описал плавную дугу и
– - Раз, два! Раз, два!
– - и еще два камня полетели с такой же математической точностью.
– - А Петр не может!
– - смеясь сказал Григорий, вытирая руку и отходя.
– - И врешь!
– - закричал Петр.
– - Вот тебе!
– - и пустил камень, но камень, с треском ударился в стену, -- правда, недалеко от окна, -- и упал назад.
– - Ну, вот и показал!
– - захохотал Григорий. Петр стиснул зубы и с остервенением стал упражняться. Мы увлеклись тем лее, и опять в стену с резкими ударами и глухим шуршанием посыпались камни.
Григорий, время от времени, пускал камень тоже и каждый раз без промаха.
Это занятие обратилось у нас в спорт и каждый день с добрый час времени мы занимались швырянием камней в чернеющую наверху дыру.
Наловчились мы в этом деле дня в четыре. Я стал попадать раньше других, за мной Петр, потом Довойно, а там и остальные, кроме Прохорова, который был близорук, как крот, и слабосилен, так что не мог даже добросить камня.
Было какое то особенное удовольствие метким взмахом запустить камень и следить, как он, описав дугу, неслышно мелькнет в черную дыру и скроется из глаз.
И камни летели один за другим и исчезали. Иногда, одновременно пущенные, они сталкивались вверху и с треском отскакивали друг от друга или один за другим пролетали за стену
Пани Гортензия, полная курносая женщина, экономка у ксендза костела Святого Духа, сидела у себя в комнатке и вышивала бисером и шелком пелену, когда у открытого окошка показался дворник Иосиф и сказал ей:
– - ПрСшу, пани, забачить. Знова жартуют!
– - Матка Боска!
– - воскликнула пани Гортензия и, колыхнувшись, поднялась и выплыла сперва в кухню, а затем -- на двор, красная, как пион.
– - ПрСшу, прСшу!
– - сказал дворник, твердым шагом идя к низенькому забору, через который свешивались корявые ветки старых груш и яблонь.
Они остановились у калитки и пани Гортензия крепко прижала руку к левому боку и раскрыла рот.
– - Чу!
– - сказал Иосиф, поднимая руку. Пани Гортензия могла только слабо кивнуть в ответ.
В мирной тишине маленького садика в этот вечерний час резко задребезжали и зазвенели разбитые стекла.
Иосиф открыл калитку и они вошли в сад. В левой стороне стояла обвитая виноградом тенистая беседка, прямо -- красивым узором раскинулись клумбы, на которых к июню засверкают всеми красками яркие цветы; во все стороны протянулись усыпанные песком выметенные, вычищенные аллейки, в пересечении которых журчал фонтан. Цвела сирень. Купы деревьев, яблонь, груш, вишен, кусты смородины и малины были наполнены нежным шумом гудящих вьющихся насекомых. Мир и благодать царствовали в этом уголке. Справа от сада тянулись грядки огорода и сверкали под солнечными лучами почти лежащие на земле стеклянные рамы, прикрывающие парники.