Братья Стругацкие
Шрифт:
Чистовик «Сказки» делается с 11 по 27 мая в Ленинграде.
А уже 12 июня примечательная запись:
«Б. прибыл в Москву в связи с отвергнутием СоТ. Детгизу надобно сочинить заявку на оптимистич. повесть о контакте. Сочинили заявку. Повесть „Обитаемый остров“».
Вот так он и рождался — замысел «оптимистического» романа о кошмарном Саракше.
На следующий день, 13-го — второй удар:
«Афронт в МолГв с СоТ».
В некоторой растерянности они дорабатывают концовку «Гадких лебедей», а перед отъездом БНа заезжают ещё вдвоём в «Мир», где им вручают экземпляры «Далёкой Радуги», изданной у нас на
Через месяц БН снова в Москве. Теперь в «МГ» отклонили «Второе нашествие». Ну и лето! Сплошные неприятности и никакого отдыха. Хорошего немного, но тоже есть кое-что: вышел «Полдень» в новом составе и — очередные встречи с друзьями: 16-го — с Ефремовым у него дома, 23-го — у Биленкина, а 25-го — к АНу в гости приходит Юра Манин с женой Марианной. К новому роману в этот раз они сделают только наброски и объявят всё-таки летний перерыв. Посидят 27-го вечером в «Пекине», а 28-го БН уедет с тем, чтобы в августе активно отдохнуть за рулём в привычной для себя манере.
Серьёзная работа начнётся вновь 7 сентября, но опять ещё не над «ОО». Надо доделывать «Лебедей». Тем более что 14-го удается заключить на них договор с «МГ». Одновременно приходит по почте договор из «Невы» (запись в дневнике). Интересно на что? Неужели тоже на «Лебедей»? Как много иллюзий одновременно!
Работа кипит, и 17-го они заканчивают новый вариант — с оптимистической по просьбе издателей концовкой.
И вот тут, несмотря на начинающийся у БНа грипп, они всё-таки берутся за разработку плана «ОО». Подробно, на восемнадцать пунктов плюс некоторые персонажи. В двадцатых числах опять активно ходят по гостям: Биленкин, Громова — Нудельман, Гансовский, Высоцкий (после спектакля на Таганке). В последние три дня, 23–25 сентября, решительно навалившись, заканчивают сокращённый вариант «Сказки о Тройке» для альманаха «НФ». Замаячил реальный шанс издать её, и они проделали изрядную работу, по существу, написали новую повесть. Всё, баста! Можно выпить.
Однако 25-го вечером «Пекин» окажется закрыт на спецобслуживание. Это их расстроит, словно какой-то недобрый знак: вот, работа закончена, а отметить, как хотелось, как всегда — не выходит. Ну да, они поедут в «Украину» и даже неплохо посидят там. Но… предчувствие не обманет. Всё сорвётся и с этим сокращённым вариантом, его придётся отдать в «Ангару» — больше никто не захочет брать.
Это станет ясно к ноябрю. А ещё раньше «МГ» без лишних слов откажется от «Лебедей». Вердикт короткий: всё равно слишком мрачно,
Что происходит в этот год в стране? В конце апреля 67-го трагически погибает Владимир Комаров. Первый погибший космонавт, во всяком случае, первый, о чьей смерти сообщили. В самой этой гибели никакой политики нет — есть только головотяпство и бесчеловечность высокого начальства. Точно так же мог погибнуть и Гагарин (который, кстати, — о, ирония судьбы! — был дублёром Комарова на этом полёте, а погиб годом позже в авиакатастрофе). Просто это было как символ. Со смертью Комарова космические полёты перестали восприниматься сплошной чередою праздников, побед и поводов для гордости. В народе перестали восприниматься. А партия поменяла стиль своего отношения к космосу ещё двумя годами раньше. Это Никита Сергеевич бежал всякий раз, как мальчишка, встречать любимых космонавтов. Брежневские представители власти в одинаковых темных пальто и шляпах были всегда мрачны и малоподвижны, как роботы.
Ещё милее был литературно-политический фон того времени.
8 сентября Шолохов напишет письмо в секретариат Союза писателей о пьесе Солженицына «Пир победителей» и о его романе «В круге первом».
Письмо жуткое. Достаточно привести концовку:
«…Если же Солженицын психически нормальный, то тогда он по существу открытый и злобный антисоветский человек. И в том и в другом случае Солженицыну не место в рядах ССП. Я безоговорочно за то, чтобы Солженицына из Союза советских писателей исключить».
И хотя подлинник этого текста с подписью Михаила Александровича до сих пор не обнаружен, то есть можно спорить, он ли это вообще написал (а можно спорить о том, он ли написал «Тихий
А вся советская страна тем временем радостно готовилась к встрече славного юбилея Великого Октября, и 7 ноября впервые прогремели не двадцать, как обычно, а пятьдесят залпов потрясающе красивого салюта с невиданным ранее эффектом — его назовут в народе «мерцающими звёздами».
Стругацких юбилей как-то совсем не волнует, у них свои, очень далёкие мерцающие звёзды. И чтобы наблюдать эти звёзды, надо уезжать от суеты.
Перед самым отъездом в Ленинград и Комарове, после праздников, АН повидается со своим старинным другом Ольшанским. Тот как раз проездом в Москве и не преминет зайти, тем более что лет десять уже не виделись. Посидят они хорошо, коньячку попьют как встарь, молодость вспомнят, но Владимир Дмитриевич отметит и какую-то непонятную грусть Елены Ильиничны, да, уже Елены Ильиничны, а не Лены, и настораживающую угрюмость Аркадия, когда речь зайдёт об их книгах. Трудности с публикациями наложили свой отпечаток, прежнего оптимизма не видать, и Ольшанский по простоте душевной станет советовать другу не путаться с политикой, не писать ничего такого, что властям не нравится — зачем, мол, плетью обуха не перешибёшь, а себе жизнь сломаешь. Так, может, лучше писать, как прежде — солнечные, бодрые книжки?.. И вдруг он почувствует: не то говорит, что-то совсем не то, нельзя так, даже на правах старого друга, и поймёт, что Аркадий уже не свернёт с выбранного пути, а значит, так и надо, молодец он, и они нальют ещё по одной и выпьют за всё хорошее.
Для сравнения: месяцем раньше была у АНа ещё одна примечательная встреча — напросился к нему в гости семнадцатилетний Сережа Сухинов, будущий фантаст и детский писатель, автор популярных продолжений «Волшебника Изумрудного города». Писателей он многих знал — вырос на даче в Переделкине, — поэтому вот так запросто: прочёл во втором сентябрьском номере «Советского экрана» дискуссию о кинофантастике и прибежал, полный идей об экранизации Стругацких, готовый бросить всё и заниматься этим. АН сразу несколько остудил его пыл, предложил для начала институт закончить, а Сергей как раз только поступил на первый курс Московского авиационного. Рассказал о себе и о брате — обычная воспитательная беседа в духе справедливого, но скучного афоризма: «Прежде, чем писать, нужно жить». Сухинов вяло отбивался, и мало-помалу они перешли на разговор о книгах. Вот тут и начались откровения. Он-то всё ещё восхищался «Полднем», «Трудно быть богом» и «Понедельником», а Стругацкие уже перешли на тёмную сторону Луны. Сергей ещё не читал этих книг, но из разговора остро почувствовал: оптимистическая линия в творчестве АБС прервана. «Оттепель закончилась, — объяснял АН, — теперь людей надо хватать за руки, чтобы не натворили чего, возвращаются худшие времена, и писатель не имеет права сидеть и пускать розовые пузыри, а честную, жёсткую прозу без фантастики уже не напишешь, хотя и с фантастикой тоже очень тяжело, даже нам с братом… Вот о чём надо думать». Вот какой получился у них взрослый разговор.
Конечно, АН не мог быть до конца откровенен с незнакомым мальчишкой, но главное он сказал. И Сергей на всю жизнь запомнил это удивительное чувство от общения с человеком, который мыслит буквально в пять раз быстрее тебя. Ну, просто фантастический интеллект! АН нисколько не разочаровывал, он оказался таким же потрясающим, как и герои книг АБС. И только странный горький привкус остался от этого радостного, счастливого знакомства — предчувствие беды: расцвет позади, впереди — безвременье, печатать будут всё меньше и меньше, а нет хуже для писателя, чем работать в стол.