Братья Стругацкие
Шрифт:
Вспоминает Рафаил Нудельман:
«Он был книжный „жучок“ (проще говоря, спекулировал книгами), она — очень неплохая, энергичная переводчица с английского. Квартира была в основном пустая, нежилая какая-то, в коридоре вечно лежали пачки в типографской упаковке и просто книги, завернутые в бумагу, единственная приличная комната — гостиная, где стоял большой, набитый клопами диван. Помню, как Аркадий однажды брезгливо стряхнул с себя клопа, не выпуская рюмки из пальцев. (Ох, уж не тот ли это клоп, который вскоре стал Говоруном? — А.С.) И там висела на стене гитара — „для Высоцкого“. Там ему беззаветно поклонялись, там царил его культ, он туда часто заглядывал, там для него всегда была рюмка и гитара — выпить и сыграть, и он выпивал и пел очень щедро, (Речь явно идёт о периоде до 66-го года,
Вспоминает Юрий Иванович Манин:
«Насколько я знаю, ничем не была омрачена взаимная симпатия Аркадия с Володей Высоцким. Оба были крепкие мужики, знавшие себе цену, оба признавали друг в друге и уважали этот внешний образ, совпадавший с внутренним самоощущением.
В шестидесятые годы Аркадий с Леной жили у Киевского вокзала, а я — на Вавилова. Кажется, с Володей они и познакомились у меня. Володя приезжал после театра, перекусывал и брался за гитару. В те годы, когда мы общались регулярно, Володя дал зарок не пить, и во избежание соблазна бутылок на стол не ставили. Пение затягивалось далеко за полночь; стены были тонкие, но соседи никогда не жаловались.
Я и сейчас слышу, как Володя поет, скажем, песенку застенчивого боксера: „Бить человека по лицу я с детства не могу…“, а Люся, жена, смотрит на него такими глазами, каких я никогда больше не видел у женщины, ни тогда, ни потом».
Три года подряд они вместе отмечали день рождения Высоцкого. 25 января 1967 года торжество определенно происходило на квартире у Манина. Для остановившегося тогда у Юры его друга из Новосибирска Володи Захарова это был совершенно особенный день, он даже помнит, что была среда, потому что утром делал доклад на семинаре у Петра Леонидовича Капицы, а это для любого физика — как посвящение в рыцари. Так что перепутать этот Татьянин день ему было не с чем. В тот раз, кроме Захарова, на празднике были Стругацкие, Манины и Высоцкие (влюбленная Люся ему особенно запомнилась), ну и ещё был такой огромный человек Жора Епифанцев, с узнаваемым лицом — он тогда много играл в кино, и его фото даже продавали в киосках.
В 1968-м они, пожалуй, встречались уже на Беговой, но нет уверенности, что это опять день в день (всё было не так просто у Володи в ту зиму), но точно известно, что были подарены «Гадкие лебеди» — в рукописи, и рукопись была подписана и упакована в папку, и потом эту папку у Люси украли, и она даже знает кто…
А в 1969-м был их последний общий день рождения, и это тоже наверняка, потому что подарен был «Обитаемый остров», на этот раз уже с любовью переплетенный, с фотографией из Комарова и с подписью Бориса, «заверенной» Юрой Маниным… А на год раньше такую вещь подарить было ну никак невозможно. Отношения же между Люсей и Володей были к тому моменту уже весьма не просты, но они ещё были…
У Аркадия сложилась совершенно особенная дружба с Люсей, с её сыновьями, они общались ещё многие годы, и, когда Высоцкий оставил семью, он автоматически исчез из жизни АНа.
Вспоминает Людмила Абрамова:
«Я ведь ушла от него сама. Он просто боялся мне сказать, боялся, что я в этот момент умру. Не от самоубийства, просто так — оп! — и в дамки.
Володя понимал, что я нуждаюсь в каком-то костыле, в какой-то подпорке, которая меня могла бы спасти от сумасшедшего дома, и он разрешил мне оставить книги. Абсолютно всю фантастику. Со всеми автографами А и Б. Я цеплялась за них, как за последнюю соломинку.
И вот тут меня поддержал Аркадий — своими новыми книгами, своими рассказами, хохмами и бутылками коньяка.
Если бы я не прочитала „Стажёров“, если бы не уговорила Жору на
И, наконец, получается так, что последняя встреча с Высоцким была в начале 70-х у БНа.
Вспоминает Борис Стругацкий:
«Я был на спектаклях Высоцкого два раза. В Москве (22 сентября 1967-го. — А.С.) смотрели „Галилея“, а потом поехали к Высоцкому. Он был абсолютно трезв, все пили чай (народу набилось человек 20), и он пел. Тогда я впервые услышал „Парус“. А в Питере (это уже года на три или четыре позже) театр приехал на гастроли, и он пригласил нас на „Десять дней…“. В тот раз (через день-другой после спектакля) Высоцкий приходил к нам. Были у меня только Чистяковы. Высоцкий и здесь порывался петь („Давайте пройдемся по соседям, неужели ни у кого гитары не найдётся?“), но я ему не дал: было интереснее поговорить. Он снова был „в завязке“, веселый, энергичный, азартный спорщик. Мы сидели на кухне, пили чай и весь вечер разговаривали о театре, о Таганке, в частности, о „Рублёве“ Тарковского, обсуждали последние слухи. А ещё много говорили об уфологии и пришельцах. Высоцкого эта тема очень интересовала, тем более что мы же все астрономы».
Была ещё одна аналогичная история.
Вспоминает Алексей Вольдемарович Шилейко:
«Звонит мне Неля Евдокимова и говорит: „Володю Высоцкого очень интересует быт советских учёных“. А я тогда был заведующим лабораторией в МИИТе. „Не могли бы вы его принять, показать? Но только имейте в виду, что это не парадное мероприятие, не приём, ему хочется посмотреть, как вы живёте. И ни в коем случае не просите его петь, потому что человек просто хочет посмотреть, как живут учёные, о вас ведь тоже ходят всякие невероятные слухи“. Я говорю: „Пожалуйста“. Скидываемся, накрываем стол. Ясно, раз Высоцкий, значит, водка. А надо сказать, что мы и сами пару раз в неделю, а то и почаще… Водка, она и на работе иногда помогает, когда мозги становятся на якорь… Короче, приходит Володя. Конечно, он всем понравился. У нас талантливые были ребята. Сидим, разговариваем, вроде ничего специально не рассказываем, но картина создаётся. Лаборатория была системного программирования, а слово „программист“ стало модным после книжки „Понедельник начинается в субботу“. Сидели-сидели, пили-пили, наконец, он расслабился и говорит: „Я же знаю, вы где-то гитару спрятали, давайте, уж так и быть“. А я говорю: „Не надо. Меня предупредили: никаких песен, и вообще ты никакой не Высоцкий у нас, а просто очень милый гость, которого мы с удовольствием принимаем“. Минуты две он не мог слова сказать, настолько это его поразило. Потом обиделся, вскочил и бегом… Позже к этому делу подключился Аркадий: „Как?! Ты обидел Володю? Нет, ты не можешь, он такой прекрасный человек, Володя — не только поэт, но и артист, он не может без этого, вы все для него — публика“. Помирили нас, как сейчас помню, в ресторане „Россия“, а это был такой огромный ресторан размером с площадь Маяковского. Так вот, я к тому моменту уже понял Володю как человека, правда, дружбы всё равно не получилось, У меня была своя жизнь, своё мироощущение. Но я горжусь этим эпизодом, потому что Володя — человек талантливый безмерно…»
А вот со Стругацким у Высоцкого дружба всё-таки получилась. Они прекрасно друг друга понимали. И сразу вспоминается, как однажды Володя задал АНу вопрос:
— А вообще очень приятно писать такие гениальные книжки?
Он судил по себе — он на спектакль шёл как на праздник, игра была для него наслаждением. И он даже уточнить решил:
— Что приятнее было писать — «Попытку» или «Суету вокруг дивана»?
АН задумался, саркастически улыбнулся и ответил:
— Писать — это как выдавливать нарыв. Точно такое же удовольствие.
Володя чуть в обморок не упал:
— Да ты что?!
Хотя это давняя истина — не Стругацкими придумано. Но, увидев, реакцию, АН пытался утешить его, мол, ты не понял — когда уже всё сделано, закончено, и нет нарыва, нет боли — это такой кайф!
Но Володя как раз правильно понял: тут была принципиальная разница между работой писателя и артиста.
Некоторые полагают, что из-за этого и к алкоголю отношение разное. Нет, неправда, тут уже не в профессии дело. К алкоголю у каждого своё отношение.