Братья Ждер

Садовяну Михаил

Ждер чувствовал, что княжич, скакавший рядом с ним, охвачен жестоким нетерпением, еще более усилившимся в этих солнечных вольных просторах. Сам Ионуц с недоумением и смутной тревогой всматривался в тот неведомый мир, который открывался его взволнованной душе. Он тоже с волнением думал о возлюбленной своего господина и в мыслях осмеливался идти гораздо дальше того, что позволяло ему положение друга и слуги. То была другая тайна его души, о которой никто не ведал и перед которой он сам робел. Юность его, изменчивая, порывистая, вынашивала лукавые замыслы, в которых он еще

не отдавал себе отчета. Накануне вечером он дерзнул поцеловать корчмаршу в то самое мгновение, когда она заколебалась, и губы женщины подарили ему огненную сладость — предвестницу будущих наслаждений.

Алексэндрел изредка обращался к нему с вопросом, весьма далеким от мыслей и видений, томивших обоих. Затем они замолкали, но каждый мысленно устремлялся к одной и той же тайне. Княжичу казалось странным, что волею судеб он лишь в этот день получил возможность приблизиться к предмету своей страсти. Между тем Ждер связывал это совпадение со своей собственной судьбой, но при этом не отваживался идти дальше того, что позволяла ему роль подчиненного. Он лелеял смутную надежду, что девица, как то предрекла цыганка, сама сделает выбор, лишь только увидит у своего решетчатого окна нового сказочного принца.

Он не испытывал никакой злобы к своему господину и мысленно мирился и с исходом, не походившим на тот, о котором мечтал, — ведь чувства его только еще пробуждались, а не были возбуждены, как у княжича. Скорее всего в нем кипели силы молодости, искавшие выхода; он радовался, господин же его томился…

В теплом воздухе, овевавшем быстрых всадников, тоже бродили смутные изменчивые силы. К полудню путники все еще продвигались берегом Сучавы вдоль опушки ракитовой рощи и изредка, словно в зеленоватом стекле, видели свое отражение в зеркальной глади речных излучин и заводей.

Внезапно небо на западе потемнело, и дракон, рожденный полуденным зноем, повел отряд грозовых туч в сторону солнца. Вдоль реки пронесся раскат грома, и прозрачные воды ее сделались тускло-серыми. Служители княжича достали для своего господина кафтан. Ионуц вынул из переметной сумы башлык. Впереди торопливо прошумел короткий дождь: прибрежные рощи и сама река словно встрепенулись… Но тут же засияло солнце. Ни одна капля не упала на всадников. Сзади нагнал их порыв ветра. Там над землею висели длинные космы дождя.

Так они скакали, а вокруг тишина то и дело перемежалась с порывами бури. Наконец они спешились на Кургане Юги у господарева подворья. Пока отдыхали, небо совсем прояснилось и тихим морем раскинулось над их головами. Люди ели пастраму [39] с пшеничным хлебом, любуясь далекой радугой на северной части небосклона.

— Странное дело! — шепнул Алексэндрел. Лицо у него осунулось и было усталым. — Ведь именно туда, под эту радугу, мы и скачем. Неужто знаменье какое? — спросил он со вздохом.

39

Пастрама — копченое мясо.

Но у Кривэца слух был тонкий.

— Государь, —

весело сказал он, — послушайся меня, самого смиренного медельничера и ратника: это доброе знаменье, — в тех краях царит мир и порядок.

— А что, если не застанем хозяек в усадьбе? — печально размышлял княжич. — Может, они уехали в город да остались там и на понедельник. Или отправились на богомолье в какую-нибудь обитель. Надо было послать сперва человека, — поделился он своими страхами с Ионуцем, — и узнать, дома ли те, которых мы хотим увидеть.

— Никого не надо было посылать, государь, — решительно ответил Ионуц. — Времени у нас в обрез, ехать все равно надо было. По всему видно, что мы найдем там девушку.

— Али забыл, как ее зовут? — рассмеялся княжич.

— Нет, государь. — Ионуц покачал головой и закрыл глаза. Потом добавил: — Может, прикажешь поторопиться. Мешкать нам нельзя. А зовут ее Настой.

Княжич с удовольствием прислушался к сладостно прозвучавшему имени девушки и тут же приказал собраться в путь.

Они поднялись на холм, спустились в другую долину, затем повернули в лес… Долгое время скакали в тени деревьев. Лишь изредка над ними открывалось небо, порой в стороне сверкали водные глади. Затем показались обширные пастбища, на которых паслись стада сивых волов. Конные пастухи объезжали их в сопровождении кудлатых псов. Солнце было еще высоко над закатной чертой, когда княжич внезапно остановил коня. Недалеко впереди на краю дубравы ясно виднелся боярский дом с многочисленными службами. Столбы дыма поднимались в ясное небо. Дальше за изгибом долины виднелась деревня.

— Тут! — проговорил Алексэндрел и задышал часто-часто.

Ждер окинул взглядом всю картину, словно хотел вобрать ее в себя. Журавли криниц, овечий загон, откуда доносился тихий зов бучума, золотистый пожар заката — все это запечатлелось в нем, чтобы затем воскреснуть в памяти в часы уединения.

Спутник его, кольнув коня шпорами, поскакал вперед, Ионуц последовал за ним. Кони были все в мыле, когда они остановились у открытых ворот. За ними сновала челядь; к скотному двору двигалось стадо, куры испуганно кудахтали. На высоком крыльце оторопело застыли юные цыганки и вдруг исчезли, словно их сдуло ветром. Вместо них в дверях показалась боярыня Тудосия. Приставив руку козырьком к глазам в защиту от бликов заката, она пыталась разглядеть гостей. В открытом окне мелькнуло лицо девушки. То была Наста. В тени горницы нельзя было разглядеть ее черты. Лишь в глазах сверкнули косые лучи заходящего солнца.

Княжич соскочил на землю. Ионуц последовал его примеру. Служители подошли, взяли коней под уздцы. Всадники поскакали вдоль забора, занимая все входы и выходы. Медельничер последовал за юношами во двор.

— Боже милостивый! Али что случилось! — всплеснув руками, запричитала тонким голосом боярыня.

Узнав княжича, она сразу успокоилась. Слуги, сбежавшиеся было со всех сторон, отошли, посмеиваясь. Нет, то не шляхетский отряд, не татарский наезд. В гости пожаловал сынок господаря Штефана; помнит волк, где задрал овцу. Волчонок воротился к своей зазнобушке.