Братья Ждер
Шрифт:
Слушая рассказ Онофрея, отец архимандрит благосклонно кивал головой и незаметно отходил по направлению к княжескому дворцу, уводя за собой обоих охотников. Люди, собравшиеся у крыльца капитана Петру, остались позади.
— Ступайте за мной, — приказал преподобный.
Самойлэ и Онофрей робко вошли в полутемные сени, а затем в келью; лучи солнца едва пробивались сквозь оконную решетку, освещая в углу иконостас, перед которым теплилась лампадка. Среди икон великомучеников выделилось изображение распятого Христа. Нямецкие охотники потупились и, сняв шапки, торопливо перекрестились.
— Мне понравился ваш рассказ, — проговорил отец архимандрит, опускаясь на стул и глядя на сыновей Кэлимана, стоявших перед ним. — Как вы думаете, лучше в крепости порядки с той поры, как государь назначил нового пыркэлаба?
— Да что тут скажешь? — ответил с сомнением Самойлэ Кэлиман. — Служили мы и под рукой покойного пыркэлаба Албу, да недолго. Нам больше по нраву молодой боярин. Каждый день, когда трубит трубач и поднимается знамя, его милость напоминает нам, что мы на службе у государя Штефана-водэ. А государь Штефан-водэ, говорит наш новый пыркэлаб, связан сыновним долгом и клятвенным обещанием вызволить Царьград из рук нехристей. Так что, выходит, прав Ионуц Черный, когда говорит, что пробьет час, и мы пойдем в то самое черное царство.
— Прав, — вздохнул архимандрит, задумчиво глядя на них.
Долго стояло молчание: горцам чудилось, что серые стены душат их. Мягко ступая, они отошли к двери.
— Погодите, — приказал им монах.
Они остановились, охваченные какой-то смутной тревогой, и отвели глаза от острого взгляда, сверлившего их.
— Вы вот говорили сейчас, что знаете наши горы, долины, вершины и тропки.
Онофрей шагнул к монаху.
— Знаем, святой отец, Пятнадцать лет мы жили в той глуши по соседству с лесными тварями.
— Ходили ли вы со стадами старшины до горы Кэлиман?.
— А как же? И поднялись там на гору, где есть древняя пещера. Положили туда по приказу отца хлеб и воду, постояли и помолились. Старик наш говорил, что в этом месте — древняя могила.
— А он говорил вам, кто лежит в этой древней могиле?
— Не говорил. Он и сам не знает.
— Были вы и на горе Чахлэу?
— Были, святой отец.
— Знаете ли вы все тропки, ведущие к вершине Панагии?
— Знаем семь тропок, про которые ведают все чабаны. А как-то раз отец повел нас по дорого, которую никто не знает. Остановились мы перед глубоким оврагом. Старик положил в том месте зарезанную овцу и два мешка пшена, потом велел Самойлэ трижды протрубить в бучум — два раза протяжно и один раз коротко. Мы поняли, что там живет отшельник. И по другим местом ходили мы со стадами. Отец иногда приходил к нашим загонам.
— А смогли бы вы найти эту восьмую тропку, неведомую другим?
— Не знаем, отче. С тех пор прошло немало времени. Мы сразу же и забыли обо всем, — ведь у нас свои дела, недосуг искать пещеры отшельников. А вот теперь, когда ты проник своим взором в глубь души моей, где хранится все забытое, я об этом вспомнил. Только тропку ту навряд ли отыщу.
— А я тебе говорю, что стоит
— А зачем туда возвращаться? Там с отарами ходят теперь наши младшие братья.
— Повелит государь, так вернетесь.
— Коли будет на то повеление государя, то, понятное дело, вернемся, — выдавил с трудом Самойлэ.
Онофрей в страхе проглотил готовый сорваться с языка ответ и не проронил ни звука. При всей мягкости, с которой говорил архимандрит, в его голосе слышалась угроза.
Повернувшись к столу, монах взял лист бумаги, обмакнул перо в чернила и начертал какие-то знаки. Охотники, округлив глаза, неотрывно смотрели на них. Архимандрит сложил бумагу, протянул к огоньку лампады палочку красного воску и скрепил им края. Сняв с безымянного пальца левой руки перстень, он приложил печатку к воску.
— Онофрей и Самойлэ, — проговорил он, глядя поочередно на охотников, — вручаю вам эту грамоту. Передайте ее завтра в руки его милости пыркэлаба Луки Арборе в Нямецкой государевой крепости. И помните, что в ней начертано повеление нашего государя князя Штефана. Да благословит вас господь. Целуйте руку и отправляйтесь.
ГЛАВА III
Видения и рассказы полоумного Стратоника
«Полоумный чернец», как называли все в Сучаве отца Стратоника, вышел из крепости через большие ворота. Полуденное солнце сияло в вышине. Очутившись в поле, он на мгновение остановился, повернулся лицом на запад и несколько раз шмыгнул носом, принюхиваясь к резвому ветерку, тянувшему со стороны гор. В той стороне над пущами висела дымчатая мгла. Стратоник о чем то задумался, качая головой.
— До вечера дождя не будет, — рассуждал он. — Успею еще вернуться. Преподобный Амфилохие не ляжет на свое ложе шириною с ладонь, покуда я не вернусь и не выложу ему все новости. Придури у этого монаха побольше чем у меня. Иной радости не ведает — только бы знать ему все, что делается и о чем говорят на свете.
Он торопливо шел по тропинке среди старых камней, опустив голову на грудь и бормоча что-то про себя, но при этом внимательно оглядывал окрестности. Он видел их словно в кривом зеркале, но чутко улавливал любое движение. Впрочем, придворные давно заметили, что за безумием монаха таилось причудливое понимание вещей. А возможно, повадки его были своего рода личиной, скрывавшей не то робость, не то хитрость.
В виду города, на повороте, где тропинка спускалась в овраг, Стратоник поднял мутные глаза и долго всматривался в восточный край небосклона. За Серетом, а то и дальше — за Прутом, и стороне Днестра клубилось пыльное марево. Со дна оврага, из почти высохшего болота, покрытого зеленым саваном ряски, донеслось внезапное кваканье лягушек. Обычно в такое время этих тварей не слышно. А вот они еще раз заквакали, потом смолкли.
«Быть большому дождю, — размышлял Стратоник, устремив взор на восток. — Вот в Сучаве удивятся, слушая слова убогого инока, предрекающего дождь. И еще более удивятся, когда немного позднее польют потоки. Откуда им знать, что лягушки уведомили об этом блаженного?»