Братья
Шрифт:
Потом я увидела тень, скользнувшую к причалу. Внизу дежурил матрос, он не допускал на корабль чужих. Некоторое время я безразлично наблюдала, но женщина подняла голову, и я узнала мою Зиру. Песня кстати смолкла, и я услышала, как, по своему обыкновению, она изъясняется на всех языках сразу. Спустя мгновение мы стояли, крепко обнявшись, но даже сейчас Зира продолжала доругивать придирчивого матроса. Такой у нее характер. Я провела ее к себе, и Зира тут же стала устраиваться на собственный лад. Мое мнение ее никак не смущало. Счастливая, я даже не пыталась возражать. Между тем Зира вытащила из своего мешка большую бутыль, это было лекарство, которое могло мне понадобиться. Я не расспрашивала, не упрекала, не бранила ее за исчезновение, я благодарила Бога за бесценный подарок. Зира улеглась прямо на полу, а Раймунд занял место напротив меня. Я была настолько переполнена радостью, что никак не могла заснуть и ворочалась, пытаясь приспособиться к постели. Так всегда на новом месте. Потом я услыхала тихие шаги и негромкий разговор. Смелости во мне немного, но любопытства хватает на троих. Я приоткрыла дверь и выглянула. В конце коридора, где была отобранная у нас каюта, я увидела капитана и еще двоих. Мужчины были закутаны в плащи и явно пытались остаться незаметными. Я вновь улеглась и теперь заснула неожиданно быстро и крепко.
Утром команда выстроилась вдоль борта, и священник отслужил молебен за счастливое плавание. Матросы были итальянцами, истово верующими, как и положено людям, постоянно вверяющим свою судьбу
Святой отец покинул корабль, убрали сходни, и мы медленно двинулись по каналу к выходу в открытое море. Две лодки тащили нас, матросы чуть заметно шевелили кормовым веслом. Ветерок помогал с берега — примета, сулящая удачное плавание. Капитанский помощник закричал, матросы стали разворачивать паруса. Они наполнились, ветром, надули щеки, и над кораблем встал большой красный крест — знак нашего назначения, Палестина.
В течение нескольких дней плавание проходило исключительно благоприятно. Поверхность моря была спокойна, без волн, которые, как я опасалась, могут вызвать приступ болезни. Зира принялась поить меня снадобьем, и я чувствовала себя так хорошо, как не было давно. Товита болела и не показывалась на палубе. Слуга тайком носил еду в соседнюю каюту. Раймунд переговорил с капитаном и выслушал его пожелание, не интересоваться впредь тайными попутчиками и хранить молчание. Товий подружился, кажется, со всей командой и сбегал от нас с самого утра.
Наконец, мы приблизились к Брунзидию, где рассчитывали встретить корабли, следующие, как и мы, из глубин Адриатики, и вместе с ними пересечь открытое море. Капитан не уходил с палубы, постоянно перекрикиваясь с матросом, который вел наблюдение с верхушки мачты. Но поверхность моря оставалась пустынной. Капитан должен был принять трудное решение: использовать выгоды хорошей погоды и продолжать плавание в одиночку или дожидаться попутчиков. Все были намерены плыть без промедления, столь удачное начало вселяло надежды. Погода была удивительно благоприятной, ветер с легкостью и постоянством наполнял паруса, корабль, казалось, скользит по поверхности моря. Вода, разрезаемая носом судна, чуть шипела, и я, укрыв голову от солнца под большой шляпой, готова была часами смотреть, как разбегаются в стороны пенные завитки.
Товита чувствовала себя все хуже. Я начала понимать ее. Она порвала со своей родиной и отправлялась в неизвестность, в непонятную страну. Я сама пережила когда-то сходные чувства, но они были связаны с печальной необходимостью. А Товиту просто сорвали с места, забрали от близких, и бросили сюда. Во имя чего? Будет ли ее сын более счастлив здесь, чем в родном доме? Вот вопросы, которые она должна была себе задать. Раймунд часто бывал в соседней каюте, и я, несмотря на уколы ревности, относилась к этому терпимо. Себе я постоянно твердила о великодушии. Поэтому однажды я отлила часть настойки, которая сослужила мне такую хорошую службу, и отправилась, чтобы помочь. Я заметила, как зло блеснули глаза Товиты, но не стала тратить время на лишние объяснения. Она изменилась к худшему. Лицо было бледным и остоянно мокрым от пота, в волосах проявилась обильная седина. Товий пропадал на палубе, она оставалась совсем одна. Разогретое дерево делало воздух горячим, она задыхалась, и все время хотела пить. Я вела себя твердо и заставила принять лекарство, что она сделала, лишь когда я попробовала его сама. С горечью должна признать, у нее есть основания для подозрений. Но я выполняла обязанность доброй самаритянки и продолжала навещать Товиту несколько раз в день. Постепенно она доверила подавать ей воду и то небольшое количество еды, в которой нуждалось ее измученное тело. Могу утверждать, что моя забота принесла ей облегчение. Я благодарила Господа, что он дал возможность делом подтвердить мое раскаяние. Вечерами, когда спадала жара, я выводила Товиту на палубу, усаживала в тени. Как две подруги мы смотрели на проплывающий невдалеке берег, на скалы, покрытые дремучим лесом, любовались красотой небольших бухт, впитавших за день жар солнца. Мы плыли вдоль берегов, принадлежащих Восточной империи. Но греки слабо влияли на здешнюю жизнь. Они более мешали утвердиться здесь чужой власти, чем пользовались своей. Здешние места оставались сравнительно спокойными для мореплавания, главные опасности ждали нас в открытом море. Когда станем преодолевать его, мы будем беззащитны для пиратов, стерегущих проливы между многочисленными островами, нападающих внезапно из укрытий, людей жестоких и уверенных в собственной безнаказанности. Потому наш капитан медлил, дожидался попутчиков, готовых разделить опасности пути. Пока же я могла оценить достоинства наших парусов, позволяющих быстро ловить перемену ветра и легко менять курс вблизи берега. Эти косые паруса, как мне объяснили, христиане переняли у арабов, которые владеют всеми хитростями мореплавания. Их искусство идет нам на пользу. Но легкость маневра, присущая косым парусам, мешала в другом — в быстроте хода. Для плавания в открытом море хороши квадратные паруса, когда нужно быстро набрать скорость и уйти от преследования. Как видно, нет достоинств без недостатка, для того и рассчитываем на Божью помощь. Пассажиры все дни проводили, лежа на палубе, наблюдали за птицами, которые, завидев корабль, стаями срывались со скал и кружили над самыми мачтами. Наши странники бросали им куски черствого хлеба, который пока имелся в изобилии. Птицы ловили его на лету над самой водой. Других развлечений не было, так как капитан строжайше запретил громкое пение. Так он хотел уберечься от гнева морских богов. Моряки, как я говорила, чтут многие приметы. Сила стихий делает человека в плаванье легко уязвимым, а алчность, присущая пиратам, способна уничтожить то, что не под силу даже стихиям. В море приходится считаться и с тем, и с другим, никакая предосторожность не бывает излишней. В любом месте можно ждать неожиданного нападения с лодок, прячущихся в изгибах берега.
Но пока плаванье шло успешно. Я смотрела, как розовеет лицо Товиты, согретое лучами заходящего солнца, и радовалась вместе с ней. Море воодушевляет нас. Тот, кто хоть раз видел его, никогда уже не сможет забыть эти несравненные картины. На земле наш взгляд стеснен и ограничен, ногами мы испытываем ее прочность и знаем, что ею станет наш прах. Земля дает ощущение дома и постоянства, море — дороги и перемен. Море уподоблено небу, а значит, устремлению нашей души. Оно распахивает перед нами врата и манит в необъятные пространства, вплоть до самого края мира.
Наконец, одиночество наше было прервано. К тому времени мы достигли Пеллопонеса, перевели дыхание и, снявшись со стоянки в одной из бухт, готовились преодолеть пространство до Крита. Этот остров латиняне называют также Кандией. В отличие от предыдущих, день был хмурым, море покрылось белыми гребешками. Если непогоде было суждено разразиться, ее лучше было переждать на острове, где капитан знал
Похоже, тревожное время наступило. Генуэзцы приблизились и сигналили, требуя приготовиться к досмотру. Наш капитан упорно шел вперед, рассчитывая воспользоваться дурной погодой.
Небо сильно потемнело, по палубе хлестали струи дождя. Теперь мы с трудом видели наших преследователей. Многие пассажиры сошли с палубы, прячась от непогоды, и я пошла проведать Товиту. Она лежала почти без чувств, я взяла ее за руку и лишь с трудом смогла различить удары крови. Я дала ей выпить лекарство и утешила, как могла. Сама я держалась на удивление спокойно. Когда я вернулась на палубу, то увидела, что генуэзцы продолжают преследовать нас. Один вырвался вперед и, идя по нашему курсу, ограничивал возможность маневра. Мы должны были готовиться к столкновению или сдаться. Ветер был силен и грозил порвать паруса. Приходилось пользоваться ими крайне расчетливо, чтобы сохранить скорость, не сделав корабль игрушкой волн, и вместе с тем не потерять паруса заодно с мачтами. Небо почернело и висело совсем низко, почти касаясь волн. Но генуэзцы гнались за нами с азартом охотничьих собак. Им ничего не стоило погубить нас, и объяснить свою жестокость игрой стихии. Внезапно по левую от себя руку я увидела близкую линию берега, вновь сменившуюся морем. Мы прошли мимо острова, которые встречались здесь часто. Скорость стала спадать, я услыхала крик капитана и увидела, как парус, стал менять положение. Кормовое весло легло на воду, я почувствовала прилагаемое к нему усилие, дерево натужно заскрипело, волна тяжело ударила в борт. Мы повернули и стали медленно уходить с прежнего курса.
Тьма стала полной и скрыла нас от преследователей. Мы были предоставлены разбушевавшейся стихии. Волны одна за другой обрушивались на палубу. Мы шли, бортом принимая удары моря. Казалось, судно не выдержит и развалится на куски. Мачта еле сдерживала тягу единственного паруса. Матрос, убравший остальные, висел, уцепившись, над самым бортом. Он готов был свалиться в воду, но никто не мог ему помочь. Все мы были опутаны сползшими вниз парусами и множеством веревок. Если мне было суждено погибнуть, лучше чтобы это произошло здесь и сразу. Вдруг впереди за темной пеленой дождя я увидела линию берега. И стало тише, волны смирились, и небо просветлело. Похоже, стихия отступила. Угроза миновала, и мы медленно пошли вдоль берега, высматривая место для стоянки. Я была восхищена капитаном. Совершив опасный разворот посреди бушующего моря, он увел нас в безопасное место между островами и спрятал от непогоды и погони. Преследователи явно хотели нашей гибели. Я представила, как сейчас они сражаются один на один с разбушевавшимся морем и испытала мстительное удовлетворение. Еще недавно, казалось, была ночь, но тучи рассеялись, и проявилось вечернее солнце. Стихия отпустила нас. Корабль вошел в небольшую бухту. Здесь решено было заночевать. Нам оставалось совсем немного до Крита, там можно будет отдохнуть и поправить силы.
Пробуждение было ужасным. Прямо перед нами, закрывая выход в море, стоял один из генуэзцев. Казалось, с таким трудом мы избавились от них накануне, но генуэзцы не зря считаются лучшими в мире моряками. Для нас их появление было подобно дурному сну. Все мы столпились на палубе, со страхом ожидая того, что должно последовать. Капитан сохранял присутствие духа и дал приказ морякам встать возле парусов и быть наготове. Мы отчетливо видели, что происходило у них. Вдоль борта встал десяток лучников. Еще столько же солдат в полном вооружении расселись позади. Сопротивляться было бесполезно. Слов я не разобрала, но по смыслу все было ясно. Они предлагали нам сдаться. Их корабль изрядно потрепан бурей, клочья оборванного паруса свисали прямо на палубу. Если бы только мы могли вырваться. По-видимому, наш капитан рассудил именно так. Он дал приказ, матросы стали разворачивать парус, готовя его для маневра, а в глубине корабля заскрипели весла. Мы медленно пошли вперед. Было приказано всем уйти с палубы, кроме тех, кто может принять участие в бою. К чести, все остались на местах, мужчины разобрали оружие и изготовились. Мы — женщины спрятались в укрытие под палубной надстройкой и продолжали наблюдать, как наш корабль медленно, разгоняясь, движется к выходу из бухты. Прямое столкновение не сулило им ничего хорошего. По морским законам они не могли закрыть нам выход, это было равносильно нападению. Право было на нашей стороне. Мы медленно сближались, капитан никак не отвечал на предупреждающие выкрики. Теперь на открытой поверхности бухты ветер становился нашим союзником, но пока мы шли на веслах, примеряясь к узкому проходу, ведущему мимо генуэзца в открытое море. Их лучники изготовились, наши укрылись за бортом и приготовились отвечать. Все зависело от нашей решимости и удачи. Оставалось немного до того, как суда сойдутся бортами. Матросы приготовили крючья, чтобы не дать их людям перебросить мостки и притянуть наш корабль к своему. Все должно было решиться очень быстро. И тут из отверстия в носу генуэзца выдвинулась труба, оттуда выпрыгнул огненный шар и покатился по воде, разворачивая за собой длинный шлейф пламени. Огненная черта и стена черного дыма встали перед нами и отрезали путь. Капитан закричал изо всех сил, приказывая убрать скорость. А генуэзец выпустил еще один шар, позади первого. Море загорелось. Это был греческий огонь, который готовят из нефти, серы, смолы и других горючих веществ. Византийцы похитили этот секрет где-то на востоке, но теперь он стал общеизвестен. Дорога вперед была перекрыта, мы встали, теперь все решала сила, а она была у них. Солдаты с криком лезли к нам на палубу, а мы стояли молча, подчиняясь неизбежному. Странно, мы опасались безбожных пиратов, египтян, мусульманских царьков, рассевшихся в крепостях вдоль всего побережья и обшаривающих море в поисках легкой добычи, остерегались язычников — кого угодно, но стали пленниками христиан. Между тем корабль был уже накрепко привязан к генуэзцу, а наша палуба заполнена их людьми. Распоряжался огромный человек с таким страшным лицом, что трудно описать. Видно, он горел, лоб и щеки были сплошь покрыты багровыми рубцами. Борода торчала клочьями, едва прикрывая обожженную кожу, глазницы, лишенные ресниц, были воспалены, а глаза светились неистовой яростью. Он был значительно выше любого из нас и напоминал чудовищный труп, восставший из гроба. Командовал он с поистине дьявольской страстью.