Братья

Ялкут Селим Исаакович

Быстро оглядел всех нас — пассажиров, согнанных в одно место на корму, отдельно от команды. Женщины не привлекли особо его интереса, зато к мужчинам он отнесся внимательно, а перед монахами склонился в насмешливом полупоклоне. Каждого он подробно расспросил о цели путешествия, заявив, однако, что не верит ни одному слову. Вышел капитан. После того, как мы прекратили сопротивление, он успел спуститься к себе и теперь появился, несмотря на жару, в парадном плаще. Вид имел подчеркнуто миролюбивый, лицо было спокойно. Генуэзец, наоборот, служил образцом самой необузданной воинственности, лицо полыхало злобой, обожженные веки не защищали глаза от солнца, он постоянно тер их рукой, напоминая сумасшедшего. Впрочем, так оно и было.

Капитан

заговорил громко и возмущенно, а генуэзец отвечал ему еще громче, разговор сразу принял характер ссоры. Как ни странно, но, несмотря на музыкальность, итальянская речь удивительно хорошо подходит для громких перебранок. И обе стороны замечательно этим пользовались. О чем они говорили, я, плохо понимающая язык, могла только догадываться. Генуэзец орал, что мы должны были выполнять его требования, а капитан не менее уверенно возражал. Никто не должен создавать помех и препятствий плаванию в Палестину. Это был его главный довод. Любой латинянин, кто бы он ни был, должен поддерживать паломников и оказывать им помощь. Никакие споры не должны этому препятствовать. Нарушители караются немедленным отлучением, а этого боялись все, независимо от знатности происхождения и воинских заслуг. Что говорить, если прах императора Генриха шесть лет стоял непогребенным. Какой-то монах сжалился и все это время читал над телом молитвы, отгоняя демонов. И за это сам был наказан отлучением. Только потом останки строптивого императора нашли последнее успокоение, а божьи слуги постарались и в назидание разнесли эту историю по всему христианскому миру.

Более всего капитан упирал сейчас на нас — паломников. Он показывал на каждого, а генуэзец свирепо таращился, не зная, что возразить. Даже его солдаты стали прислушиваться, по крайней мере, стояли молча. Наших таинственных спутников не было видно, они продолжали скрываться в глубине судна. Между тем захватчики начали обыск. Мы слышали, как они орудуют под палубой, докладывая наверх об обнаруженных грузах. Поднялась бледная Товита, ее пришлось усадить, так она была слаба. Генуэзец отнесся к ней безразлично. Между тем, после непогоды солнце старалось во всю, палуба дышала жаром. Стоять было трудно. С тоской я посматривала на близкий берег, где мирно паслись козы, а пастушок, рассматривал нас из-за дерева, стараясь не попадаться на глаза.

Приходилось ждать, пока закончится досмотр. Внешне лицо капитана оставалось непроницаемым, но я угадывала в нем признаки беспокойства. Скоро наших тайных спутников обнаружат и что будет потом? Внезапно Товита потеряла сознание и растянулась на палубе. Пока мы хлопотали около нее, капитан выступил вперед и возмущенно обратился к генуэзцу. Он требовал немедленно прекратить унизительный досмотр и отпустить корабль. Генуэзец молчал, казалось, слова достигают цели, но тут он размахнулся и ударил капитана по лицу. Пока тот приходил в себя, генуэзец прошелся, презрительно поглядывая на нас, сбившихся, как овечье стало. Он дразнил, бросая вызов, упиваясь собственной силой и безнаказанностью. Дальше все произошло быстро. Товий выскочил вперед. Голова мальчика приходилась генуэзцу чуть выше живота, но ткнул он ей так, что генуэзец уселся на палубу. Все закричали разом. Генуэзец вскочил, кинулся на мальчишку, но тут вперед вышел Раймунд и спрятал Товия себе за спину.

Лицо генуэзца просияло. Теперь ему противостоял мужчина, и он мог не церемониться. Изо рта потекла пена, глаза стали белыми, он ткнул Раймунда острием меча.

— Ты должен будешь убить нас всех. — Предупредил капитан. Было видно, он сдерживает себя, стараясь умерить страсти. — Или тебя самого будут судить за убийство безоружного христианина.

Разбушевавшийся генуэзец, не глядя, пнул капитана ногой.

— Ты собираешься в Святую Землю. — Шипел он Раймунду и острием меча толкал его к борту. — Сейчас ты попадешь туда прямо по воде. Здесь тебе нет места. А если не дойдешь, мы встретимся. Меня тоже похоронят в море. А ты отправишься туда сегодня. Я не буду марать

руки. Ты хотел идти, так иди. Прыгай. — Казалось, этот человек обезумел. Раймунд был прочно прижат к борту, острие уперлось ему в подбородок. — Ну, давай. Спешишь на готовенькое? Ты его получишь, но сначала попей соленой водички.

— Грабитель. — Закричала я, не помня себя. — Остановись. Он следует домой. Это он, а не ты завоевал эту землю. Он не убивал безоружных в поисках легкой добычи. А где ты был, когда он проливал свою кровь в Иерусалиме? Прятался за спины, и обирал мертвых. — Гнев душил меня, глаза оставались сухими. Я готова была умереть.

Генуэзец глянул через плечо и неожиданно успокоился. Раймунд сполз с борта на палубу. Мужчины встали друг перед другом.

— Ты был тогда в Иерусалиме?

Раймунд стоял молча, держась за шею. Он не мог говорить.

— Был. Был. — Кричала я. — Он освобождал город. Он не прятался.

Генуэзец повернулся ко мне. Как ни странно, он понял.

— Ты, женщина. — Приказал. — Подойди.

Он широко расстегнул рубаху. Грудь была покрыта сплошными шрамами, следами ожогов. Потом он закатал рукава и показал руки. — Вот чем я заплатил за тот день. Видишь? Ночью я не сплю от боли. Для чего? Что бы этот, — он показал на Раймунда, — жировал с венецианскими торгашами. Для этого я губил свою жизнь?

— Он тоже был там. Он был. Там погиб его отец. Ты не смеешь обвинять его.

И тут, о, чудо, рука с мечом опустилась. Генуэзец повернулся к Раймунду. Он рассматривал его, будто впервые. — Она не лжет?

— Нет.

— Где ты был?

— Я был с Готфридом. На севере.

Генуэзец кивнул. Видно было, гнев покидает его. Теперь он будто засыпал на ходу.

— А ты? — Спросил Раймунд. Прошлое связывало этих людей, понятное и близкое только им самим.

— Я был с Вильгельмом Плотником.

— С Рыжим?

— Да. Он не любил, когда его называли так. Мы шли тогда вместе с англичанами. Разобрали свои корабли.

— Твое дерево было в нашей башне. Оно пропиталось морем и хорошо держало огонь.

— Два дня подряд. — Голос генуэзца стал мирным. — А я был на башне Роберта. Из Фландрии. Из десяти моих людей, сгорело пятеро. Тебе повезло больше. — Он повел в сторону изуродованной шеей. — Ты сейчас возвращаешься туда?

— Да.

— Все эти люди с тобой?

— Со мной.

— Отпустите всех. — Закричал генуэзец. — Всех. — Теперь он готов был разъяриться на своих людей, видя, что те — удивленные медлят выполнять приказ. Потом он обратился к капитану, и голос его впервые прозвучал почти по человечески. — Осмотр закончен. Мы забираем лишь полотно для паруса и пять мешков муки. И вашего плотника на день. Чтобы он помог нашему справиться с мачтой. Но ты, — голос вновь стал угрожающим, — сделаешь, как я скажу. Ты должен доставить этих людей без денег. Куда они скажут. Ты не возьмешь с них ни гроша. Это будет справедливо?

— Справедливо. — Подтвердил капитан.

— Повтори громче. Если так, мы договорились. Завтра мы разойдемся, каждый в свою сторону, а пока давай вино. Я думаю, ты захочешь отблагодарить новых друзей.

Генуэзец вместе со своими людьми предался пьянству. И Раймунда взял в компанию, забыв, что еще недавно хотел сбросить его в море. Плотник и помощник капитана с инструментами отбыли на борт генуэзца чинить повреждения, а остальным не оставалось ничего кроме, как ждать. Большинство команды генуэзца высадились на берег и в тени деревьев дожидались, пока ремонт будет закончен. Наши оставались на борту, по-видимому, капитан боялся повторного столкновения и предпочел держаться поодаль. Мы сидели на палубе, изнывая под свирепым солнцем. Палуба раскалилась, матросы окатывали ее забортной водой. В каютах, куда я заглянула, находиться было невыносимо. Мы собрались на островке тени рядом с кормой, другое место заняла пьяная компания. Им было лучше всех. Генуэзец с Раймундом расхаживали рядом, похваляясь былыми подвигами. Многим женщинам это нравится в мужьях, но не мне.