Браво (ил. В.Высоцкого)
Шрифт:
— “За последнее время в Венеции было совершено много злодейских убийств достойных граждан города, — объявил он. — Сенат в отеческой заботе своей о тех, кого он призван защищать, счел необходимым прибегнуть к чрезвычайным мерам, дабы не допустить более повторения таких преступлений, кои противны законам божьим и угрожают безопасности общества. Посему высокий Совет Десяти обещает награду в, сто цехинов тому, кто сыщет виновника хотя бы одного из этих столь жестоких преступлений. Далее: прошлой ночью в лагунах было найдено тело некоего Антонио, известного рыбака и достойного гражданина, почитаемого
Объявление заканчивалось обычными словами молитвы и подписями носителей верховной власти.
Так как сенат вершил дела в тайне и не имел обыкновения открывать свои намерения народу, то "все, кто находился поблизости, с удивлением и трепетом внимали словам чиновника, взирая на необычную процедуру. Некоторые дрожали при виде этого неожиданного проявления таинственной и ужасной власти; большинство же старалось показать, что они восхищены тем, как правители пекутся о своих подданных.
Но, пожалуй, внимательней всех слушала объявление Джельсомина. Она далеко высунулась из окна, чтобы не пропустить ни одного слова чиновника.
— Ты слышал, Карло? — нетерпеливо воскликнула девушка, обернувшись. — Они наконец обещают награду за поимку этого чудовища, у которого столько убийств на душе!
Якопо засмеялся, но смех его показался Джельсомине странным.
— Патриции справедливы, — сказал он, — и все, что они делают, правильно. Они благородного происхождения и не могут ошибаться! Они выполняют свой долг.
— У них есть только один святой долг перед богом и людьми.
— Я слышал о долге народа, но никогда — о долге сената.
— Нет, Карло, нельзя отказать им в добрых намерениях, когда они хотят оградить людей от всякого зла, Этот Якопо — настоящее чудовище, его все презирают, и его кровавые дела слишком долго были позором Венеции, Ты видишь, патриции не скупятся на золото, чтоб только схватить его, Слушай! Они снова читают!
Вновь зазвучала труба, и теперь воззвание читали меж гранитных колонн Пьяцетты, совсем близко от окна, где стояли Джельсомина и ее невозмутимый спутник.
— Зачем ты надел маску, Карло? — спросила девушка, когда чиновник кончил читать. — В этот час во дворце не принято носить маску.
— Я делаю это нарочно: может быть, они примут меня за самого дожа, который стесняется открыто слушать свой собственный указ, или подумают, что я один из Совета Трех!
— Чиновник идет по набережной к Арсеналу. Оттуда они, как это обычно делается, отправятся на Риальто.
— И тем самым дадут ужасному Якопо возможность скрыться? Ваши судьи тайно вершат дела, когда им следовало бы разбирать их открыто, и откровенны там, где им лучше было бы помолчать. Я должен покинуть тебя, Джельсомина. Выпусти
— Я не могу этого сделать, Карло… Ты ведь знаешь, власти разрешили тебе… Я не стану скрывать — я нарушила их приказ: тебе не дозволено было в этот час появляться во дворце…
— И ты это сделала ради меня, Джельсомина? Девушка в смущении опустила голову, и щеки ее покрылись легким румянцем, подобным утренней заре, вспыхнувшей над ее родным городом.
— Ты ведь этого хотел, — сказала она, — Тысячу раз спасибо тебе, дорогая, добрая, верная Джельсомина! Не бойся за меня, я выйду из дворца незамеченным. Сюда трудно попасть, а тот, кто выходит, очевидно, имел право войти.
— Днем, Карло, мимо алебардщиков идут в маске только те, кому известен пароль.
Браво, казалось, был потрясен словами Джельсомины; лицо его выражало полную растерянность. Он слишком хорошо знал, на каких условиях ему разрешалось сюда приходить, и поэтому не сомневался, что если попытается выйти на набережную через тюремные ворота, то непременно будет схвачен стражей, которую к этому времени уже оповестят о том, кто он такой. Другой выход казался ему теперь одинаково опасным. Он был удивлен не столько содержанием зачитанного на площади объявления, сколько той оглаской, которой сенат решил предать свои действия и, слушая возводимые на него обвинения, он испытал скорее мучительную душевную боль, чем страх.
До сих пор Якопо не сомневался, что все обойдется удачно: ведь в Венеции носить маски считалось делом обычным и у него было много способов скрыться; но теперь он очутился в западне. Джельсомина прочла в глазах браво нерешительность и пожалела, что так встревожила его.
— Не так уж все плохо, Карло, — заметила она. — Сенат позволил тебе навещать отца, правда, в определенные часы, но все равно это доказывает, что и он способен на жалость, и, если я нарушила распоряжение, чтобы доставить тебе радость, у властей не хватит жестокости счесть эту ошибку за преступление.
Якопо с сожалением посмотрел на девушку: как мало понимает она истинный характер политики Святого Марка!
— Нам пора расстаться, — сказал он, — иначе твоя невинная душа может поплатиться за мою неосторожность. Мы уже подошли к главному коридору. Может, мне повезет и я смогу выйти на набережную.
Джельсомина схватила его за руку, не желая оставлять его одного в этом страшном здании.
— Нет, Карло, — сказала она, — ты сразу же наткнешься на солдата, твоя вина обнаружится, и тогда они уже больше не позволят тебе приходить сюда, чтобы навещать отца.
Якопо знаком попросил ее идти вперед и сам пошел за ней. С бьющимся сердцем, но уже немного успокоившись, Джельсомина быстро скользила по длинным коридорам, как всегда аккуратно запирая за собой все двери. Наконец они вышли к знаменитому Мосту Вздохов. Теперь девушка почти совсем успокоилась, ибо они подходили к ее квартире, а она решила спрятать своего спутника в комнате отца, если для него будет опасно покинуть тюрьму в течение дня.
— Подожди минутку, Карло, — шепнула она, пытаясь открыть дверь, соединявшую дворец с тюрьмой. Замок щелкнул, но дверь не отворилась. — Они задвинули засовы изнутри, — бледнея, сказала Джельсомина.