Браво (ил. В.Высоцкого)
Шрифт:
— Знаешь ли ты, Якопо, что тебя обвиняют в убийстве рыбака? — Да, синьор.
— Говорят, ты участвовал в последних гонках и, если бы не этот старый рыбак, взял бы первый приз?
— Все это так и было, синьор, — Значит, ты не отрицаешь обвинения? — спросил секретарь, не скрывая удивления.
— Ясно одно; если бы не старик, я бы стал победителем.
— И ты этого хотел, Якопо?
— Очень, синьор, от всего сердца, — ответил обвиняемый, впервые проявляя волнение. — Мои товарищи отреклись от меня, а ведь умение владеть веслом — моя гордость с самого детства и до сего дня.
Молодой
— Сознаешься ли ты в совершенном преступлении?
Якопо насмешливо улыбнулся.
— Если присутствующие тут сенаторы снимут маски, я смогу ответить на этот вопрос с большей откровенностью, — сказал он.
— " — Твое условие дерзко и незаконно! Никто не может знать имен тех, кто вершит судьбы государства. Итак, признаешь ли ты свою вину?
Но тут в зал поспешно вошел служащий сената, передал сановнику в красной мантии какую-то бумагу и удалился. После небольшой паузы стражникам приказали увести подсудимого.
— Благородные сенаторы, — сказал вдруг Якопо, порывисто подходя к столу, словно стремясь не упустить случая и высказать все, что его мучило, — прошу милосердия! Позвольте мне навестить одного заключенного, который сидит в камере под свинцовой крышей! У меня есть для этого серьезная причина. И я прошу вас как людей, как отцов разрешить мне это!
Двое сенаторов, совещавшихся по поводу полученного донесения, даже не слышали, о чем просил Якопо. Третий — это был Соранцо — подошел ближе к лампе, желая как следует рассмотреть человека, пользующегося столь дурной славой, и пристально глядел на выразительное лицо браво. Тронутый его взволнованным голосом и приятно удивленный выражением лица Якопо, сенатор приказал исполнить его просьбу.
— Сделайте то, о чем он просит, — сказал Соранцо стражникам, — но будьте готовы привести его обратно в любую минуту.
Якопо взглядом поблагодарил его и, боясь вмешательства остальных членов Совета, поспешно вышел. Маленькая процессия, следовавшая из зала инквизиции в летние камеры ее жертв, печально характеризовала этот дворец и правительство Венеции.
Они шли по темным потайным коридорам, скрытым от посторонних глаз и отделенным от покоев дожа лишь тонкой стеной, которая, подобно показной стороне государства, за внешней пышностью и великолепием скрывала убожество и нищету. Дойдя до тюремных камер, расположенных под крышей, Якопо повернулся к стражникам:
— Если вы люди, снимите с меня на минуту эти лязгающие цепи!
Стражники удивленно переглянулись, но ни один не решился оказать ему эту милость.
— Я иду сейчас, должно быть, в последний раз к едва живому… — продолжал Якопо, — к умирающему отцу…
Он не знает, что со мной случилось… И вы хотите, чтобы он увидел меня в кандалах?
Голос Якопо, полный страдания, подействовал на стражников больше, чем его слова. Один из них снял с него цепи и знаком пригласил идти дальше. Осторожно ступая, Якопо прошел в конец коридора и вошел в камеру, никем не сопровождаемый, потому что стражникам было неинтересно присутствовать при свидании браво с его отцом, происходившем к тому же в нестерпимо душном помещении, под раскаленной свинцовой крышей.
Несмотря на свою напускную твердость, Якопо вдруг растерялся, неожиданно очутившись в страшном обиталище несчастного узника. По тяжелому дыханию, донесшемуся до него, Якопо определил, где лежит старик: массивные стены со стороны коридора не пропускали в камеру свет.
— Отец! — нежно позвал Якопо, Ответа не было.
— Отец! — произнес он громче.
Тяжелое дыхание усилилось, потом заключенный за говорил.
— Дева Мария услыхала мои молитвы! — слабо произнес он. — Бог послал тебя закрыть мне глаза…
— Ты ослабел, отец?
— Очень… Мой час настал… Я все надеялся снова увидеть дневной свет, благословить твою мать и сестру, Да будет воля божья!
— Мать и сестра молятся за нас обоих, отец. Они уже вне власти сената!
— Якопо… Я не понимаю, что ты говоришь!
— Моя мать и сестра умерли, отец!
Старик застонал, ибо узы, связывавшие его с землей, еще не были порваны. Якопо услышал, как отец стал шептать молитву, и опустился на колени перед его ложем.
— Я не ожидал этого удара, — прошептал старик. — Значит, мы вместе покидаем землю.."
— Они уже давно умерли, отец!
— Почему ты тогда же не сказал мне об этом, Якопо?
— Ты и без того много страдал, отец, — А как же ты?.. Останешься совсем один… Дай мне твою руку, мой бедный Якопо…
Браво взял дрожащую руку отца; рука была холодная и влажная.
— Якопо, — сказал старик, чья душа еще не покинула тело, — я трижды молился за этот час: первый раз — за (рою душу, второй раз — за мать, а третий — за тебя!
— Благослови тебя бог, отец!
— Я просил у бога милости к тебе. Я все думал о твоей любви и заботе, о твоей преданности старому страдальцу. А когда ты был ребенком, Якопо, нежность к тебе.., толкала меня на недостойные дела… И я боялся, что, когда ты станешь мужчиной, ты упрекнешь меня в этом… Ты не испытал тревоги родителя за свое дитя… Но ты сторицей вознаградил меня за все… Стань на колени, Якопо, я еще раз попрошу бога не оставить тебя своей милостью!
— Я здесь, отец.
Старик поднял дрожащую руку и голосом, который на мгновение вновь обрел силу, горячо произнес торжественные слова благословения.
— Благословение умирающего отца скрасит твою жизнь, Якопо, — добавил он после короткого молчания, — и прольет мир на твои последние минуты.
— Так и будет, отец.
Грубый стук в дверь прервал их прощание.
— Выходи, Якопо, — послышался голос стражника. — Совет требует тебя!
Якопо почувствовал, как вздрогнул отец, и ничего но ответил.
— Может быть, они позволят тебе побыть со мной еще немного, — прошептал старик. — Я не задержу тебя долго.
Дверь отворилась, и свет лампы озарил фигуры отца и сына. Стражник сжалился и закрыл дверь, снова погрузив все во тьму. Якопо успел в последний раз взглянуть на отца. Смерть уже витала над стариком, но глаза его с невыразимой любовью глядели на сына.
— Он добрый… Он не уведет тебя отсюда! — прошептал несчастный.
— Они не могут оставить тебя умирать одного, отец!