Браво, молодой человек!
Шрифт:
Как девчонки пялят на них глазки, как шевелят крашеными бровками! Ну, а татушники обо всем том знают, после победы ли, поражения ли, облачаются они в темно-синие изящные мундиры и вышагивают по аллеям победно.
Спокойно, тяжеловато уходит из сада команда «Зарево», ребята явились на поле после работы, и теперь им надо сбросить дома жаркую свою, выцветшую и покоробленную возле печей одежду, вдоволь поплескаться водой и похрапеть часок-полтора.
— А с кем это играет ТАТУ? — спрашивает веселым голосом Жанна. — Что
— Команда «Зарево?» — с задумчивой усмешкой переспрашивает Рустем. — Это будущая слава Тихгорода. Между прочим, капитан «Зарева» не кто иной, как мой братец.
— Ильдар! — с явным удовольствием, точно имя знаменитого человека, произносит Жанна.
А Ильдар, наверно, натягивает сейчас форму, зашнуровывает бутсы и озабоченно думает о схватке, исход которой или сделает знаменитой команду «Зарево», или опять принесет страдания всей команде и ее покровителю Георгию Степановичу Галкину.
Галкин — директор завода. Завод выпускает изоляторы для высоковольтных линий страны. Заводец так себе, невелик, пока действует всего лишь один цех обжига (Рустем работает там старшим обжигальщиком), строится второй цех, и там работает Ильдар. А потом Георгий Степанович пошлет его в Славянск учиться на обжигальщика.
— Мы с Георгием Степановичем друзья, — как бы между прочим роняет иногда Ильдар. — О-о, здесь будет огромный завод! — говорит Ильдар, и черные глазенки его азартно посверкивают.
Как знать, может, так и будет. Ведь до войны на месте завода были всего лишь мастерские, а теперь заводец. Почему бы заводцу не стать огромным заводом? Во всяком случае, Галкин в это верит. Что верит, он убежден так, что в это верит теперь каждый мальчишка! И в том, что команда «Зарево» станет самой знаменитой, Галкин тоже убежден.
…Рустем с Жанной входят в сад. Сегодня среда, «маленькое воскресенье», и на открытой эстраде под ветхим куполом оркестр наяривает что-то отчаянно заморское, и во всех аллеях тьма-тьмущая татушников. Среди них мечется с мегафоном в руке
— Привет, Вита!
Вита в белой рубашке и белых холщовых брючках похож на слабую, хрупкую птицу.
Он слышит это «привет», съеживается будто на него дунуло вьюгой, но тут же, заносчиво мотнув головой, отворачивается.
«Как жизнь, старик?» — спросил однажды при встрече Рустем.
«Хожу в дарованиях», — печально усмехнулся Вита.
Куда уж там, теперь-то, когда под тридцать! А в школе да-а: он посещал изо, посещал музыкальную школу, участвовал в шахматных турнирах. Тогда ему кричали: «Епифашка!», — и ничего, он откликался охотно. Он был «дарование», стоило ли сердиться на какие-то дурацкие клички.
Он не сбегал никогда с уроков, он с открытым ртом слушал учителей, внушающих, что закончив школу, их питомцы станут капитанами дальнего плавания, знаменитыми музыкантами, полярными летчиками. (Может
А ребята кричали ему: «Епифашка!»
Вот был у них в классе Ханиф Акчурин, любимец школы. Он любил и признавал один лишь футбол. Но как самозабвенно любил, как самоотверженно атаковал! Он, конечно, тоже грезил, как и все, чудесами дальних мест, но он хорошо знал с в о е поле — сто на пятьдесят — и он умел, взяв мяч на с в о е й штрафной площадке, совершить трудный быстрый далекий путь к чужим воротам и ударить наверняка…
И все-таки Рустем рад был увидеть Виту. Нечасто он видит ребят, с которыми учился, приезжают они в год раз, а то и реже.
Нечасто: с Ханифом не встречался лет пять, но он видит, видит его на экране телевизора, когда бежит тот по краю поля и долбает голы туркам, датчанам, югославам. А одного парня видел в киножурнале — встречали Юрия Гагарина, и среди лиц в летной форме мелькнуло лицо того парня…
А ты как, Вита? Убил змею, вырыл колодец, родил сына? У Герки Сирпина три пацана, например.
Три пацана, усмехнулся Рустем. А у тебя-то что, тоже куча пацанов? — спросил он себя. А тебе-то есть чем похвастать, что рассказать подрастающему поколению? Есть? А чего же струсил весной пойти в родную школу на вечер выпускников и рассказать юнцам о славных своих делах?…
Муторно у него стало на душе.
И тут он увидел, что Вита направляется к ним. Ага, Епифашка заметил его кислую мину и устремился, как на падаль, к то-ва-ри-щу, у которого муторно стало на душе.
— Салют! — говорит Вита.
— Вита! — изумленно вскрикивает Жанна. — Вот чудо-юдо! Здравствуй.
Вита пристально всматривается в нее (неужели так уж изменилась моя Жанна?), всматривается, странная, вроде бы смущенная улыбка выходит ему на губы.
— Из дальних странствий возвратясь? — бормочет он. — А я тут… мы с Рустемом в этой дыре, в пещерных условиях, среди пещерных существ, вдали от цивилизации.
— Ладно тебе, — отмахивается Жанна. — Ты, видно, живешь не совсем плохо. И впечатление производишь вполне положительное.
— Вполне?
— Вполне.
— Вполне! — веселеет Вита. — Я культмассовик горсада!
— Да, — замечает Рустем, — у тебя все хорошо, Епифашка.
Лицо Виты зло кривится. Времена меняются, и давние мальчишеские клички, которые он прежде игнорировал, теперь воспринимаются очень болезненно.
— Я тебя догоню, — говорит Рустем Жанне, — я догоню тебя, — настойчиво говорит он, и Жанна медленно трогается в сторону аллеи.