Брайтон-Бич опера

Зернов Леонид

— Не переживай, Лёшка, — говорит Алик. — В этой истории большие плюсы есть.

— Это какие же, например? — говорю я, заметно мрачнея. Мысли о том, сколько всего можно было бы купить на эту тысячу, окончательно портят мне настроение.

— Во-первых, болыше оп у тебя никогда ничего не попросит, — говорит Алик. — Что само по себе уже неплохо. А во-вторых, давая в долг, мы избавляемся от ненужных нам по жизни персонажей. Производим, так сказать, искусственный отбор и селекцию, в результате которой рядом с нами остаются только самые приятные и симпатичные люди.

— Это те, кто у нас ни разу ничего не одолжил, что ли? — говорю я.

— Дороговатая штука, эта твоя селекция, — говорит Вадим. — Не проще ли послать?

— Всех не пошлёшь, — говорит Алик. — На почтовых расходах разоришься.

— И вообще, — говорю я. — Никогда не знаешь, каким боком жизнь повернётся.

Даже самый милый человек может вдруг в такую передрягу попасть, что из наиприятнейших и наисимпатичнейших тут же перепрыгнет прямо в разряд самых отвратительных. Кого уже и вовсе никогда видеть не хочется.

— Ладно, можно подумать, ты не одалживал денег никогда, — говорит Вадим.

— Никогда, — говорю я. — С детства усвоил, что берешь чужие и на время, а отдавать приходится свои и навсегда.

— И не просил никогда ни о чём? — спрашивает Алик.

— При чём тут это? — говорю я. — Дружеская услуга — это не деньги.

— В Америке всё деньги, — говорит Вадим. — И вообще, ты же верующий вроде. Ты каждый день должен с «Отче наш» начинать. А там прямо сказано: «…и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим». Или для тебя это не указ?

— Ну что ты прицепился к нему? — говорит Алик. — Давайте лучше накатим ещё разок.

— Нет, я не могу, — говорю я. — Мне сегодня ещё в Кеннеди ехать. Родственников встречать. Поедешь со мной? Тебе же всё равно делать нечего.

— Вот видишь, — говорит Вадим. — все вы одинаковые. Ты не можешь честно попросить, чтобы он тебя подвёз. Так же как Вовка не мог просто, по-человечески попросить денег в долг. Это вам, так сказать, западло.

— Что ты, кстати, с этим теперь делать-то будешь? — говорит Алик. — Неужели с Ларисы требовать? У неё по-любому нет ни копейки. Она и без тебя всем кругом должна.

— Не валяй дурака, — говорит Вадим. — Неужели ты думаешь, что я ему мог шестьдесят штук дать? Плохо же ты обо мне думаешь. Или, наоборот, хорошо слишком?

В Кеннеди мы едем втроём, забрав по пути с работы Татьяну. Слава богу, у Алика «Suburban» огромный, потому что родственников моих, которых нам предстоит встречать, целых четыре человека. Мой троюродный брат Илья Шварц, его жена Нина и двое их сыновей — Дима и Саша. С Илюшей мы, можно считать, вместе выросли. Наши мамы, приходящиеся друг другу кузинами, родили нас с промежутком в 4 месяца, и поэтому с самого раннего детства наши жизни развивались не просто параллельно, но и полностью совпадая, как тогда говорили, по фазам. В раннем детстве мы вместе ездили на дачу — то в пресловутую Малаховку, то в не менее пресловутое Кратово. Потом одновременно пошли в школу — только я во французскую, а он — в английскую. Потом одновременно поступили в институт: я — в педагогический на факультет иностранных языков, а он — туда же, только на исторический. Близкой дружбы у нас с ним никогда не было, но мы постоянно пересекались в разных компаниях, общались практически с одними и теми же людьми, встречались то на просмотрах каких-нибудь иностранпых фильмов, то на театральных премьерах «Современника», «Ленкома» или «Таганки», то на выставках на Малой Грузинской, где в те годы под вывеской секции графиков демонстрировались работы так называемых художников-нонконформистов. Короче говоря, вели обычную для нашей среды жизнь, объединяемые довольно схожими интересами, примерно одинаковыми взглядами и, что не менее важно, десятками, если не сотнями, общих знакомых, не считая, конечно, родственников, у которых мы тоже постоянно виделись на днях рождения и прочих праздниках.

Илюша был нормальным представителем московской интеллигенции, и поэтому столь неожиданным для всех стало то, что в середине третьего курса он безо всякого объяснения вдруг бросил институт и, естественно, загремел в армию. Я даже поехал тогда провожать его в военкомат и всё время спрашивал, с какого это он хрена решил вдруг поломать свою такую комфортабельную жизнь. Добиться внятного ответа мне так и не удалось — он только повторял, что историю съездов зубрить надоело, что жизнь у нас какая-то ненастоящая, но всё это звучало несерьёзно. По крайней мере, для меня.

Служить Илюшу отправили в войска ПВО куда-то на Дальний Восток, а пока его не было, мы уехали в Америку, и на долгие годы связь между нами прервалась. От моей мамы, которая поддерживала переписку со своей кузиной, я знал, что, вернувшись из армии, Илюша восстановился всё-таки в институте, по окончании которого женился на своей сокурсницсе. Тот факт, что она была русской, нанес его родителям и особенно нашим бабушкам, которые приходились друг другу родными сестрами, ещё больший удар, чем его военная служба. Нина на фотографиях, которые присылались

нам из Москвы, выглядела довольно симпатичной, но обыкновенной. Ничем нe примечательное широкоскулое лицо, веснушки, светлые волосы. Рядом со своим наделенным хрестоматийной еврейской внешностью мужем она смотрелась несколько странно, но брак у них вроде был хороший. Через год после свадьбы, которую из-за разлада в семье даже не отметили толком, появился на свет Дима, а ещё через пять лет — Саша. Когда в 1988 году я впервые после эмиграции приехал в Москву, им было семь лет и два годика. С Илюшей мы встретились так, как будто никогда и не расставались. Ради меня он собрал у себя всю свою компанию — тогда гости из Америки были ещё большой редкостью, хотя моим рассказам о Новом Свете никто из них всё равно не верил. Почти все они уже готовились переезжать в какие-нибудь заморские страны, но сам Илья никуда ехать не хотел. Он тогда долго рассказывал мне о том, что перестройка открывает перед всеми совершенно новые возможности, что какие-то его знакомые пытаются создать независимую радиостанцию, куда и его тоже зовут работать, и что надо пытаться изменить что-то здесь, а не искать счастья за тридевять земель. Радио они действительно создали. Называлось оно «Эхо столицы» и во время августовских событий 1991 года оказалось чуть ли не единственным неподконтрольным ГКЧП источником информации в стране. Забаррикадировавшись в маленькой квартире, где, собственно говоря, и размещалась тогда вся их студия, Илюша и его приятели умудрились связаться с американским посольством и продержаться до тех пор, пока незадачливые горе-путчисты не признали своего поражения. После этого в жизни моего троюродного брата начался самый настоящий «золотой век». Благодаря своей невероятной эрудиции и прекрасно подвешенному языку он довольно быстро выбился в ведущие самых популярных программ «Эха». Дать ему интервью почитали за честь не только знаменитые актёры и писатели, но и члены ельцинского правительства, не говоря уже о тех, кого в то время называли «демшизой». Бывали у него в студии и дипломаты, и даже главы иностранных государств. Короче говоря, Илюша превратился в самую настоящую московскую знаменитость, что, впрочем, не помешало ему иссколько лет тому назад вместе со всей семьей обратиться в американское посольство и получить там статус беженцев. Выезжать опи не спешили, но тут оказалось, что воспользоваться этим статусом можно только в течение определенного периода времени, а он как раз истекал. Одновременно с этим у Илюши начались какис-то неприятности на работе, рассказывать о которых по телефону он не хотел. В общем, так или иначе, они наконец решились на отъезд.

Мы с Татьяной выступали у них в роли поручителей и даже были вынуждены внести определенную сумму в ХИАС, не говоря уже о том, что мы нашли им квартиру в Боро-Парке, кое-какую мебель и забили холодильник едой. Именно в эту квартиру мы и предполагали отвезти их из аэропорта, но получилось всё совсем по-другому — не так, как мы планировали.

— Bee эти ваши разговоры о долгах — глупости, — говорит Татьяна, наслушавигись нас с Аликом, так и не прекративших начавшегося ещё в «Эдеме» диспута на тему «Давать или не давать». — всё это проблемы буржуазии, которые совершенно не касаются людей, у которых денег нет. Поэтому и разрешается эта проблема очень просто. Не имей денег или не хвастайся теми, которые у тебя есть, и никто не будет просить у тебя в долг. А ещё лучше, если можешь помочь, не отказывай никому, насколько это только возможно. А сам в долг старайся не просить — вот и вся премудрость.

— В жизни разные обстоятельства бывают, — говорит Алик, несмотря на всё выпитое утром, довольно уверенно управляя машиной. — Иногда случается такое, что и не захочешь просить, а всё равно приходится.

— Тогда постарайся отдать как можно быстрее, — говорит Татьяна.

— А если не получается? — говорит Алик. — Если правда денег нет?

Я, честно говоря, так и не могу решить для себя, как надо поступать в подобных ситуациях. Да и разговор заканчивается ничем, потому что в этот момент мы как раз выбираемся из пробки на подъездах к «Кеннеди» и оказываемся на территории аэропорта.

В помещёнии терминала компании «Дельта» уже толпа. Рейсы из Москвы всегда встречает масса народа, но в данном случае тут творится действительно нечто невообразимое. А самое ужасное — это то, что в толпе я вижу сводного брата Ильи — Максима, да ещё и не одного, а с женой Ириной и сыном Пашей. Вокруг них стоит множество нарядно одетых людей, которые держат в руках цветы и воздушные шары, раскрашенные в цвета американского национального флага. ещё в нескольких шагах — располагается настоящий оркестр из пяти или шести музыкантов, выряженных в военную форму времен войны за независимость.