Бред
Шрифт:
Эдда вынула рисунок из конверта.
— Ах, какая прелесть! Я буду изумительна!
— Ты во всяком костюме изумительна. Даже в костюме Евы. Теперь слушай, кохана. Ты должна вернуться за два дня ' до спектакля: ни раньше, ни позже.
— Почему такая точность? Вернусь, когда захочу! — сказала Эдда, с чеком чувствовавшая себя гораздо увереннее. Шелль взял ее руку, сжал так, что она вскрикнула от боли, и отобрал чек.
— Дурак! Х-хам! Чуть не сломал мне пальцы!.. Я пошутила, а ты...
— Я тоже пошутил. Ты вернешься за
— Очень я тебя испугалась!.. Хорошо, хорошо, я вернусь за два дня, отстань.
— На рисунке много драгоценностей. Само собой, они должны быть поддельные. Корону мы тебе дадим здесь. Кружева же можешь покупать настоящие. Если в Берлине чего-нибудь не найдешь, съезди в Вену или в Брюссель: разумеется, не в Париж, тебе туда нельзя.
На прощанье он поцеловал ее. Эдда расчувствовалась.
— В моей памяти ты останешься как Евгений Прекрасный.
— В твоей памяти я останусь как Евгений Прекрасный, — согласился он. — Кроме того, я скоро опять появлюсь в твоей памяти, мы в близком будущем с тобой увидимся. И Рамон Прекрасный, и я.
— Ты хам, но я тебя обожаю!
— В другое время я сказал бы: «Fais voir». Но поезд сейчас отходит... Помни, что надо сохранять все счета, — сказал Шелль, больше для того, чтобы убавить сентиментальности.
С перрона он помахал ей рукой, отвернулся и ушел, когда она еще посылала ему воздушные поцелуи. Всё же, несмотря на его грубость, Эдда была им довольна. Оценила и то, что он своих пятисот долларов из аванса не вычел.
Она прошла по коридору вагона, подозрительных людей не заметила и успокоилась. Вернулась в свое отделение, вынула чек из сумочки, прочла всё от числа до подписи. «В порядке! Слава Богу. И деньги, и такая роль!» Слово «догаресса» очень ей нравилось. Перед маленьким зеркалом Эдда приняла подобающий догарессе вид. «Справлюсь! Стану знаменитостью!.. Право, он куда лучше Джима, тот мальчишка». Она очень ясно делила мужчин по разрядам; впрочем, любила все разряды. «Джим не серьезный, шалун. Бедный, у него почти ничего не осталось, всё на меня потратил. Право, дала бы ему, но он никогда не взял бы...» Джиму было сказано, что он не должен быть на вокзале по соображениям конспирации. Он ничего против этого не имел.
В вагоне-ресторане Эдда спросила полбутылки шампанского. Соседи на нее смотрели не без удивления. Она отвечала гордым вызывающим взглядом: «Да, пью одна шампанское, я так привыкла!» Шелль не сказал, оплачиваются ли отдельно ее расходы или идут в счет пяти тысяч; она забыла спросить; всё же решила жить «хорошо»: скупа не была даже тогда, когда платила за себя сама. Затем в купе пробовала
Было, однако, темное пятно: переход через железный занавес, разговор с советским полковником.
Отправилась она к нему на третий день с мучительным волнением, — подходя к рубежу, испытывала такое чувство, точно в самом деле сейчас покажется какой-то занавес. На столбе была надпись черными, точно гробовыми, буквами: «Achtung! Sie verlassen nach 80 m. West Berlin». Еще дальше была другая по-английски: «You are now leaving British Sector». Она довольно долго жила прежде в Берлине и эти надписи видела не раз, всегда с чувством легкой тревоги, хотя в ту пору в восточный сектор ей ездить было незачем.
Прием был любезный.
Бумаги, доставленные Эддой, оказались необыкновенно важными. Полковник тотчас переслал их в Москву. После первого же ознакомления с ними начальство выразило ему благодарность. Как всегда, выразило ее не слишком горячо, сказало, что бумаги будут тщательно изучены, но он видел, что от свалившегося клада там в восторге. Теперь он мог рассчитывать на награды, даже на повышение по службе. Самая идея похищения бумаг из Роканкурской печи своей эффектностью не могла не произвести впечатления.
Эдда оказала делу большую услугу. Но и на этот раз полковника удивила ее очевидная глупость. «Впрочем, тут дело было не в уме. В самом деле она очень красива». Полковник подробно ее расспросил.
— ...Вы исполнили задание быстро. Благодарю вас, — сказал он. Редко говорил это агентам, и это у него прозвучало как «мое русское спасибо». «Гранд-кокетт», — определил он Эдду без уверенности. — Рад, что у вас «доброе совершилося»: так когда-то русские люди называли... Ну, вы знаете, что называли.
— Я очень много работала, — сказала Эдда, успевшая немного успокоиться. Как и при их первой встрече, ее что-то испугало в наружности полковника. — Я просто измучена! Вы не можете себе представить, товарищ полковник, как эта работа изнашивает человека!
— Ишь ты, поди ж ты, что ж ты говоришь ты, — сказал полковник. Говорил это в тех редких случаях, когда бывал весел. — Теперь, пожалуй, отдохните. Этот мерз... Этот американец получил отпуск на целый месяц?
— Да. Он два года не брал отпуска.
— А не мог ли бы он вернуться на службу раньше?
— Боюсь, что это обратило бы внимание его начальства, товарищ полковник. Люди редко отказываются от отпуска, — сказала Эдда. «Всё знает, мой картежник!» — подумала она.
Да, может быть. Тогда не надо. Разумеется, вы должны поддерживать с ним... тесный контакт. Самый тесный контакт. Вам это нетрудно, у вас большой «секс аппил», — сказал он с насмешкой. — А для нас это куда как важно в отношении дальнейшей конъюнктуры. Его положение там прочно?