Брелок желаний
Шрифт:
Я посмотрел в иллюминатор. Внизу медленно проплывала пустыня, а впереди был океан, солнце, и, возможно, впервые за долгое время — ни одного врага на горизонте.
Впереди были Гавайи. А за ними — Япония. Где ждал последний брелок. Но это потом.
Сначала — шорты, ленивая музыка, кокос с трубочкой и Григорий, поющий на пляже:
— Рюмка водки на столе…И это не была ошибка.
Это было начало самого странного отпуска в истории.
…и ветер в харю как напоминание… что выжили мы зря… — тянул Григорий, сидя на
— Ты уверен, что это была хорошая идея? — спросил Боб, пытаясь прикрыться полотенцем от ветра, поддувающего с океана солёной философией и песком в трусы.
— Конечно! — отозвалась Пайка, уже натянувшая коктейльное платье и с маниакальной улыбкой набирающая текст для инстаграма. — Смотри: «Пять дней на краю мира. Мысли растворяются, а кокосы стоят дороже золота. Спасибо, Гавайи, что приняли нас. «#солнце #отпускбезбрелока #котыпляшут»
— Ты хэштеги в текстовой вселенной лепишь? — недоверчиво переспросил я, отпивая ананасовый смузи, подозрительно напоминавший одеколон.
— Вселенная большая, дай ей шанс, — хмыкнула она. — И не забывай, в следующий раз мы идём за брелоком, а значит — Япония. Воспользуйся моментом. Полежи. Полюби солнце. Поцелуй песок.
— Я только что поцеловал песок. Он в моей пасти, — процедил Григорий, выплёвывая гальку. — Это было интимно и мучительно.
Тем временем над пляжем начали сгущаться звуки неба. То есть — мотодельтаплан. На нём летел местный житель по имени Кевин, который взялся научить нас «жить по-гавайски». Это означало вставать в шесть, носить рубашки с ананасами и вдыхать жизнь через трубочку, как «чай с васаби». Мы дружно проигнорировали его план.
— Он сектант, — шепнул Боб. — Я видел, как он в воде разговаривал с морской черепахой и называл её “мастером кредитного дзена”.
— Местная терапия, — сказал я. — Помните в Москве был один телохранитель, который разговаривал с тостером. Его тоже слушали.
Тем временем Пайка уже стояла на импровизированной сцене — доска для сёрфинга, установлена на двух ведрах. В руке микрофон, в глазах — звёзды. За ней покачивались пальмы и один странный тип в гавайках, который явно пытался продать нам «тайный компас предков».
— Дорогие аборигены и гости с материка! — воскликнула она. — Сейчас для вас прозвучит особая композиция. Написана в минуты отчаяния, спасена в объятиях безумия. Встречайте — Рюмка водки на столе. Ремикс с дельфинами!
Толпа аплодировала. То есть, один мужик с пивом и кот Григорий, слегка прихлопывающий хвостом по песку.
Музыка полилась — синтезатор, записанный в Дубае, бит из кофейной банки и кошачье мяуканье, обработанное автотюном. Было странно. Было прекрасно.
— Ты знаешь, — сказал Боб, — если нас завтра выгонят с острова, я не буду винить никого. Но я возьму с собой эту песню.
— Выплюнь песок из зубов, пожалуйста, —
Вечер заканчивался. Звёзды над островом казались ближе, чем когда-либо. Волны ласкали берег, как пьяный философ ласкает глобус в поисках смысла.
Мы лежали на пляже, рядом — пустая кокосовая скорлупа, микрофон с песком и тапки, забытые судьбой.
Впереди была Япония.
А пока…Рюмка водки на столе, ветер греет душу мне…
Григорий пел. И это было лучше, чем тишина.
«СБРОС»
12742 год до н.э. — Падение. ARX-?4.
Ночь была настолько тёмной, что казалась окончательной. Земля ещё не называла себя Японией, а люди здесь ещё не знали, что можно верить в богов. Они только учились бояться грома.
Когда артефакт вошёл в атмосферу, воздух не завибрировал. Птицы не вспорхнули, земля не дрогнула. Он скользнул вниз, как молчаливая мысль в голове мира. И ударился о землю — не разрушая, а проникая. Вгрызся в почву, как игла в вену.
Племя, что жило неподалёку, заметило лишь, что один из детей перестал говорить. Он пошёл к месту падения, сел в грязь и стал молчать так, как будто слышал всех богов одновременно. Через несколько дней мальчик начал вырезать странные узоры на деревьях. Их никто не понимал, но все смотрели с уважением и тревогой. Его назвали Хранителем. Он не дожил до тридцати, но за это время род его получил силу, которую никто не осмелился назвать. Только один старик прошептал: «Они не знают, что принёс нам небесный камень… и лучше бы не знали».
10 500–7 000 до н.э. — Джомон ранний.
Люди племени научились лепить сосуды с верёвочным орнаментом. Они думали, что изобрели красоту. На самом деле они повторяли узоры, вырезанные Хранителем — уже забытые, но отпечатавшиеся в подсознании рода.
Женщины, касавшиеся земли, где был зарыт артефакт, рождали детей с глазами, будто знающими слишком много. Некоторые дети умирали в младенчестве. Некоторые — уходили в лес, и не возвращались. А один мальчик начал говорить на языке, которого никто не знал, и который позже, спустя тысячелетия, будет почти точно совпадать с современным японским... если бы его читали в обратную сторону.
3 000 до н.э. — Джомон поздний.
Земля начала выдавать секреты. Рыбаки в деревне Оми наткнулись на гладкий, чёрный объект, когда рыли яму для хранения зимней сушки. Один из них дотронулся до кнопки и на следующее утро не смог перестать рисовать. Его мазки были яростными, круглыми, спиральными. Его жена сказала, что он пытался нарисовать саму Истину, но у него не хватало цвета, холста и времени.
Ночью в его хижину ударила молния. От человека остался только обугленный след и рисунок — спираль, похожая на человеческий глаз, но слишком глубокий, чтобы быть обычным.