Бремя государево(сборник исторических романов)
Шрифт:
Рогач упал на колени. Он плакал, молил, бился лбом о землю, бил кулаками в грудь, красноречиво доказывая свою невиновность, но просьбы его не привели ни к чему. Курбан был непреклонен. Воины схватили несчастного предателя и стали сдирать с него кожу, не обращая внимания на его крики и стоны… Окружающие военачальники во главе с Курбаном равнодушно взирали на страшные муки русского.
— Покарал меня Бог!.. — прохрипел искалеченный новгородец и испустил дух под ножами монголов.
После казни тело Рогача было изрублено в куски и брошено на съедение голодным псам, следовавшим за воинством Тимура целыми тысячами.
Такую ужасную кару понес заклятый враг московского великого князя, хотевший предать родную землю на разграбление варварам, но вместо того получивший смерть от руки тех же варваров,
Величайшее бедствие было отвращено от земли Русской, избавившейся от нашествия хана Тимура дивным заступничеством Царицы Небесной. Тимур не осмелился идти на Русь после чудесного сна или видения, посланного ему в тот самый день и час, когда была встречена в Москве чудотворная икона Владимирской Божией Матери, и вышел со своими полчищами из русских пределов, ограничившись разорением Ельца и немногих мелких городков в рязанских владениях.
А в то время, когда он рассказывал своим сподвижникам о чудесном видении, побудившем его отложить мысль о завоевании Руси, глубокое волнение охватило князя Бартома. Бартом был природный грузин, знатного княжеского рода, со времен святой Нины, просветительницы Грузии, сохранявшего христианское учение во всей первобытной чистоте. Бартомы отличались приверженностью к православной вере, и только он, Георгий Бартом, отрекся от Истинного Бога, принявши Магометово учение и поступивши на службу к Тамерлану. Раскаяние овладело сердцем начальника телохранителей, и он решился бежать от Тимура, великого своими победами, но омерзительного в своих жестокостях. Магометанство было ничем перед христианством; это Бартом понял и исполнился страстного желания вернуться в лоно Православной Церкви. Но куда же бежать ему? Грузия была далеко, и на дороге к ней жили многие кочевые племена, сквозь которые трудно было пробраться. Не бежать ли ему на Русь, столь дивно спасенную от неистовства свирепых монголов? Да, это самое лучшее. На Руси примут его приветливо. К тому же по-русски он мог объясняться, имея в детстве наставника русского, происходившего из числа тех русских, которые пришли в Грузию с князем Георгием Андреевичем, сыном Андрея Боголюбского, и навсегда остались в ней [17] . Итак, на Русь, на Русь!.. И не долго собирался Бартом. В следующую же ночь после знаменательного видения Тимура сел он на доброго коня, выбрался за линию монгольских войск и пустился в неведомый путь…
17
Как свидетельствует история, сын Андрея Боголюбского, князь Георгий Андреевич, был женат на дочери грузинского царя Георгия III, Тамаре, прославившей Грузию в свое царствование. Однако впоследствии Георгий Андреевич вынужден был, по некоторым обстоятельствам, покинуть свою супругу и новое отечество и ушел неизвестно куда. (Примеч. авт.).
Заключение
Тихо в русском стане, на берегу Оки-реки, где расположился сам великий князь московский Василий Дмитриевич. Ратников собралось уже около ста тысяч, считая в том числе детей боярских, всегда бывших наготове, но партии вооруженных людей продолжали прибывать в стан, изъявляя готовность сложить головы за родину свою да за веру православную. В Коломне, оставшейся позади, откуда и перешел великий князь на берега Оки, считали и счет потеряли собравшимся ратникам, проходившим через этот город.
— Ах, Господи, сколько людей на убой идет! — качали головами коломенцы, видевшие уже поход Дмитрия Донского на Мамая, и рассказывали, как на Куликово поле прошло около двухсот тысяч воинов, а обратно вернулось не более половины. — Точно косой всех скосило! — заключали они, вспоминая минувшее время.
— И нынче то же выйдет, если не хуже, — слышались тяжелые вздохи, и руки истово творили крестное знамение, а уста шептали молитвы, выливавшиеся из измученного сердца.
В воинском стане, раскинувшемся на берегу Оки-реки, все были преисполнены сознания важности грядущего подвига. Воины исповедовались и причащались, как перед смертным часом, и вели между собою беседы о страшном воителе, идущем покорять
— Чего ж ради он на одном месте стоит? — удивлялся великий князь Василий Дмитриевич, получив уведомление об этом от Олега Рязанского, чуть не ежедневно посылавшего гонцов с грамотками. — Аль назад задумывает оборотиться?
— Не таков Тимур-хан, чтобы назад ворочаться, — возражали на это старые, опытные воеводы, уяснившие себе, на основании слухов, характер Тамерлана. — Другая причина тут. Какую-то каверзу он замышляет… Вот и стоит, думает…
— Ах, Господи! Хоть бы конец какой!.. — волновался Василий Дмитриевич, томившийся долгим ожиданием, и в сотый раз спрашивал у своих воевод о численности собиравшихся дружин, приводимых князьями и боярами.
В характере великого князя произошла заметная перемена. Всегда резкий и даже грубый в обращении с окружающими, неохотно посещавший храм Божий, теперь он обходился со всеми мягко и кротко, принимал всякое мнение и ежедневно слушал Божественную литургию, совершаемую в походной церкви. Приближенные радовались такому настроению своего государя, стряхнувшего с себя младое недомыслие и превратившегося в рассудительного мужа, не падавшего духом при известии о нашествии хана Тимура с четырьмястами тысяч монголов. Особенно одобрили все великого князя, когда он высказал мысль о перенесении в Москву чудотворного образа Владимирской Божьей Матери и тотчас же послал грамотку митрополиту с просьбою распорядиться по этому поводу.
— Не забывает Бога княже великий, — толковали в стане, довольные благочестием Василия Дмитриевича, — повелел образ честной из Владимира-града на Москву принести. Вестимо, если не Царицу Небесную почтить, если не к Ней с мольбою прибегнуть, то кто же может избавить нас от лютой напасти? Милостива Она, Матушка-Заступница, сохранит нас под кровом Своим!..
В старину все было не так, как теперь. Люди были простые, неученые. Попросту жили они, попросту верили в Бога, и если какая беда постигала их, обращались они к небесному заступничеству — и вера спасала их. То же было и в описываемую эпоху. И когда в стане узнали, что чудотворный образ уже шествует к Москве, несомый из града Владимира, все как-то повеселели, приободрились, получили уверенность в благополучном исходе брани с Тимуром и хвалили великого князя, подавшего мысль о перенесении образа.
Наконец пришла весть и о встрече чудотворной иконы в Москве, ожидавшей ее с понятным нетерпением. Говорили о пророческих словах троицкого игумена Сергия, предрекшего мир и спасение земле Русской. Митрополит Киприан подробно отписал Василию Дмитриевичу о том великом одушевлении, какое охватило его и всех, встречавших святой образ, и, между прочим, сообщал:
«А троицкий игумен Сергий изрек словеса пророческие: спасена-де будет страна русская дивным заступлением Царицы Небесной. А убогий юродивый Феодор, нарицаемый Торжичанином, слезами уливаючись, на образ молился, а потом просветлел ликом. И узрел я по лику его, что не оставила нас Пречистая Владычица… И радость велия, ликование стоит ныне в стольном граде Москве. Уповают все на милость Божию… Уповай и ты, чадо мое духовное, молись с усердием сердечным, и простит Господь Всемилостивый прегрешения наши вольные и невольные и подаст мир и благодать стране нашей».
Великий князь прослезился, читая эту грамотку, и приказал служить молебен с коленопреклонением, после чего почувствовал себя гораздо спокойнее.
Прошло несколько дней. Жизнь в воинском стане на берегу Оки-реки шла своим чередом. Ежедневно прибывали партии ратников и поступали в распоряжение бояр-воевод, распределявших их по своим отрядам. О выступлении далее никто не говорил. Глава всего войска, великий князь, по совету опытных людей решил не идти навстречу Тимуру, а ждать его, и воины упражнялись в стрельбе в цель, точили оружие, чинили доспехи, и нельзя сказать, чтобы без скрытого страха прислушивались к вестям и рассказам о продвижении монгольских полчищ.