Бремя государево(сборник исторических романов)
Шрифт:
— Постараюсь исполнить указ твой, государь, — наклонил голову Пестрый.
— А дядьки да подьячие, коих я придам тебе, разведуют да распишут, сколько дымового с них брать придется, окромя дани воинской. А ты им охрану давай, как полагается.
Пестрый слегка поморщился.
— Не люблю я, государь, крапивного семени, сиречь крючков приказных. Нельзя ли как-нибудь без подьячих обойтись?
— Нельзя без приказных народ описывать, чего просить невозможного! — зыкнул на воеводу великий князь, не любивший ни в чем противоречий. — Не станешь же сам ты писать!..
— Оно, вестимо, плохой я мастер закорючки выводить гусиным
— А тут писать надо, а не читать, понимаешь ты?
— Понимаю, государь.
— Ну, то-то же. Слишком уж смел ты с правдой своей! Пожалуй, пора бы посмирнее быть. Ведь, знаешь, слишком крутая правда глаза колет! Такая уж пословица есть… Да ладно, куда тебя девать? За правду-то, вишь, ругать тебя не приходится. Оттого ведь и посылаю я тебя в Пермь, что знаю правду да некорыстность твою. За тебя ж и владыка-митрополит просил. Он знает, что ты человек богомольный, крепко церковь Божью любишь. А для пермян нынче такой человек и надобен, ибо от веры Христовой они отвращаются. А посему ступай сейчас к владыке, он тебе свое поученье даст, как в стране пермской дело святое настраивать. А ежели владыка о чем попросит тебя, ты неукоснительно сделай по словам его, ибо его слова дышат любовью евангельской!
— Слушаю, государь, — отвесил низкий поклон Пестрый и отправился в митрополичье подворье, куда его послал великий князь.
Старец Филипп, митрополит московский, бывший епископ суздальский, отличался кротостью характера, не в пример своему предместнику Феодосию, который, ревностно следя за христианским благочестием, строго наказывал священнослужителей, ведущих развратную жизнь. Оттого-то в 1467 году добродетельный, но суровый нравом митрополит Феодосий, слыша всеобщий ропот духовенства, отказался от митрополии, а на его место был выбран Филипп, занявшийся умиротворением своей паствы кроткими мерами.
Много дела представилось новому митрополиту, видевшему кругом себя тьму суеверия и невежества. В народе господствовала уверенность, что по случаю истечения седьмой тысячи лет от сотворения мира, согласно исчислению греческих хронологов, должно было произойти преставление света. И это ужасало всех. Многие уходили в монастыри, чтобы провести остаток дней земных в посте и молитве. Другие бросали обычные работы и занятия, говоря, что теперь нечего трудиться, а надо только о спасении души заботиться. Появилось немало лжепророков, которые проповедовали о скором скончании века, а под шумок обделывали свои темные делишки. Празднолюбцы-грамотеи шли в попы и в дьяконы, соблазняя народ своим грубым невежеством и распутством. В довершение беды в некоторых областях Руси свирепствовала заразная болезнь, называемая в летописях «железою», от которой умерло до двух тысяч народа…
Времена стояли переменчивые. Умы народные шатались, не зная, где ложь, где правда… Митрополит Филипп, как пастырь добрый — не наемник, со времени своего вступления на первосвятительский престол Русской Церкви не покладая рук трудился над умиротворением мятущихся.
Заботился владыко и об окраинах, населенных язычниками-инородцами, приводимыми в московское подданство, но там уж совсем было плохо, потому что боговдохновенных проповедников было мало, а заурядные попы и монахи не могли снискать к себе уважения и доверия среди язычников…
Между прочим, с некоторого времени до слуха владыки стали долетать вести, что жители Перми Великой, крещенные в 1462 году
— Да будет благословен приход твой, чадо мое, — встретил митрополит воеводу, осеняя его крестным знамением. — Да будешь ты счастлив в ратном деле, на какое теперь воздвигаешься!
— Аминь, — ответил Пестрый, принимая и целуя благословляющую руку святителя. — Спасибо тебе, владыка святой, за слово доброе!..
— Садись, боярин, потолкуем с тобой, — указал митрополит на лавку, покрытую мягким войлоком. — Надо мне словцо-другое молвить о пермянах, коих ты воевать собираешься…
И он начал говорить.
Долго говорил митрополит, посвящая Пестрого в свои планы и заботы о делах церкви. Владыка скорбел о пермянах, недавно еще принявших православие, но замысливших уже отступиться от него. Причины к тому были общеизвестны: отдаленность Перми Великой от Москвы, отсутствие хороших священников, могущих показывать примеры благочестивой жизни, враждебное отношение пермян к русскому племени, олицетворяемому среди них новгородцами и, только лишь отчасти, московскими купцами. А так как христианство шло с Руси, считаясь «русскою верой», то новопросвещенные охладевали и к христианству, не получая от него никаких вещественных благ, на что, быть может, они надеялись. Поэтому владыка решил, что весьма полезным будет послать в Пермь Великую пятерых священников и иноков, трое из которых были зыряне, то есть родственные пермянам люди, для утверждения последних в спасительной вере.
— Надо обратить заблудших на путь истины, — заключил Филипп свою речь, выслушанную Пестрым с глубоким вниманием. — Да не взыщет с нас Господь за попущение словесного стада своего. А тебя умиленно прошу я, князь Федор Давыдович, не оставь своим попечением попов да иноков моих, коих тебе я поручаю!
— Будь покоен, владыка. Ни на час о них я не забуду, завсегда для них подмогой да защитой буду!
— Вот как утешил ты меня, боярин! — радостно воскликнул митрополит, набожно перекрестясь на иконы. — Большое спасибо тебе. Потрудись же во славу Божью! Только вот тебе завет мой духовный, княже: не позволяй воинам страну пермскую разорять, ибо не подобает христианам подобных себе людей обездоливать! А потом, Боже храни, не невольте вы язычников веру Христову принимать, ибо не меч, не огонь несут свет любви евангельской, а мир, да слова добрые, да кротость беспредельная, ими же вся церковь вселенская зиждется!
— Аминь! Да будет так, как повелел ты, владыка! — наклонил голову Пестрый и, напутствуемый благословением и доброжеланиями Филиппа, оставил митрополичьи покои, глубоко тронутый евангельским заветом святителя.
Начались деятельные приготовления к далекому походу, пугавшему воображение одних и открывавшему перед другими широкие виды на наживу. Ковали и чинили оружие, шили теплую одежду, необходимую для зимнего времени, заготовляли съестные припасы, заключавшиеся в хлебе, рыбе и разной живности.