Бремя пророка

Амнуэль Павел Рафаэлович

— Конечно! Все подсказывает: около шести тысяч лет назад в истории цивилизации произошел слом, что-то такое, в результате чего человечество начало развиваться во много раз быстрее, интенсивнее…

— Как вы, — опять не удержался Ройфе, — после того злосчастного утра.

— Вот именно! — Максим вскочил и принялся ходить по комнате, выбирая, однако, путь таким образом, чтобы видеть профессора, не спускать с него глаз, ловить каждое движение, каждый взгляд, ощущать его напряжение, его желание понять. — Моя память была пуста, и новые сведения впечатывались в нее навсегда и прочно, всякое новое знание застревало надежно, и каждый день я узнавал столько, на что в обычных обстоятельствах потребовалось

бы пять или даже десять лет. Да о чем говорить! Прошло всего два с половиной года после того… И я — доктор наук, я делаю завтра доклад, который придут слушать академики и нобелевские лауреаты!

— Я о том и говорю, — подал голос Ройфе. — Академики и лауреаты, да. И вы скажете им, что человечеству осталось существовать не больше сотни-другой лет. И, в отличие от многих пророчеств, это совершенно надежное.

— Что? — Максим остановился. — Не понял.

— Все вы прекрасно понимаете, молодой человек, — сухо произнес Ройфе, и взгляд его сделался неприязненным, тяжелым, отталкивающим. — Не нужно передо мной… Если вы рассчитали момент критического ветвления, то не могли не рассчитать и периодичность. Или вы хотите сказать, что даже не пытались разобраться в том, как часто могут происходить аномальные ветвления? Как часто теряет память единичный наблюдатель? Вы, например? А система наблюдателей? Есть ли корреляции между эволюционным состоянием наблюдателя и аномальными ветвлениями? Вы ничего этого не считали? Если нет, то мое мнение о вас, молодой человек…

Ройфе не закончил фразу и демонстративно отвернулся. Голуби за окном начали, как вчера, шумную возню, и профессор переключил на них внимание. Или сделал вид, что переключил. Он даже привстал, чтобы лучше видеть, но краем глаз наблюдал за Максимом, тихо вернувшимся на свое место и усевшимся в кресло.

— Да, — сказал Дегтярев, наконец. — Ну и что? Я вам больше скажу. Конечно, я пытался найти периодичность… точнее, квазипериоды, их продолжительность зависит от состояния наблюдателя… в данном случае речь идет о коллективном бессознательном, а это усложняет…

— Вы не сумели… — начал Ройфе, и в его голосе Максиму послышалась надежда.

— Почему же? Сумел. В пределах квантовых неопределенностей, конечно. Плюс неопределенности в структуре волновой функции. В результате получается ошибка в определении от пяти до восьми…

— Столетий, — кивнул Ройфе. — Это вполне соответствует библейским…

— Лет, — поправил Дегтярев. — Две тысячи двадцатый год плюс минус примерно три-пять лет. И это тоже библейским пророчествам не противоречит. Шесть тысяч лет до прихода Мессии у евреев — это не точная дата, а приближение. Круглое число, для простоты счета. Мессию уже сейчас ждут, а ведь осталось больше двух столетий.

— Вы хотите сказать…

— Если говорить о нижней границе по уровню одна сигма, то это — будущий год, — виновато пожал плечами Максим. — Но наиболее вероятно, что аномальное ветвление произойдет лет через семь-девять. Косвенные подтверждения, кстати… Общественное бессознательное глобализируется, этому процессу несколько десятилетий, и темп глобализации уже вышел на экспоненту.

— Вы представляете последствия? — взгляд Ройфе стал жестким, старик наклонился вперед, и Дегтярев неожиданно почувствовал, что не может отвести взгляда, не может даже моргнуть, зрачки у профессора стали похожи на два колодца, откуда выглядывала… выглядывало… что-то притягивавшее, всасывавшее, заставлявшее говорить, не раздумывая, но он и так собирался сказать, зачем же так… он собирался…

— Представляю… — медленно произнес Дегтярев. — Однажды все люди вдруг ощутят, что раньше ничего не было. Пустота. Остались одни инстинкты. Как у меня в то утро. Но у меня был поводырь… была Наденька. А у человечества поводыря не будет. Пришельцы

на помощь не придут — нет никаких пришельцев. И вы видите вокруг непонятное… Что-то… Вы даже назвать это не можете, потому что память о языке исчезла тоже. Это гибель… Тогда, шесть тысяч лет назад, человечество не только выжило, но и начало развиваться во много раз быстрее, чем прежде, потому что… ну, тогда нечему было взрываться, воспламеняться, не было автомобилей, которые могли столкнуться, не было самолетов, которые могли упасть, ничего не было, и человечество выжило, хотя численность уменьшилась… намного, я полагаю. А сейчас… Если выживет хотя бы сто тысяч… или миллион… Не миллиард, а золотой миллион, и не в развитых странах, где не спасется никто, потому что техногенная катастрофа будет ужасающей, а где-нибудь в южно-американских джунглях… Пожалуйста, профессор, не смотрите на меня так… я не могу…

— Но ведь лишь на одной из ветвей человечество потеряет память. На другой — память сохранится, верно?

— Да, конечно.

— Может, мы окажемся на более счастливой ветви?

— Профессор, пока еще мы на ветви, которая не разделилась на две. Аномальное ветвление произойдет лет через семь-девять. И мы будем на обеих новых ветвях. Ведь на какой-то ветви я не терял память два года назад…

— Но вы-то, вы-нынешний, с кем я сейчас говорю, вы-то память потеряли!

— Да. Одному моему «я» не повезло. Другому…

— Кому-то не повезет наверняка.

— Да.

— Вы собираетесь завтра назвать эти числа?

— Конечно. Есть уравнения, есть решение…

— Это где-то записано?

— Конечно. В компьютере…

— Жаль. Хотя… Если вы… Никто не станет… — речь Ройфе становилась все менее внятной, а взгляд — все более жестким и притягивающим.

Профессор поднялся и положил обе ладони на плечи Дегтяреву.

— Какая у вас тяжелая голова, — сказал он. — Вам хочется спать… очень…

— Да…

— Сейчас все пройдет… скоро… через минуту… и вы поедете домой… поедете домой и сотрете все файлы, где есть числа, связанные с решением уравнений ветвления… сотрете все файлы и сами забудете это число… забудете это число, и завтра ваш доклад не состоится, потому что вы почувствуете слабость… почувствуете слабость и останетесь дома… останетесь дома, отдохнете… Пророк никогда не называет конкретных дат. Никогда. Вы меня понимаете…

Он не ждал ответа, и Дегтярев не ответил, он сидел перед профессором, расслабившись, неотрывно смотрел в глаза, губы его шевелились, но видел он… что он видел…

— Сейчас все пройдет, — говорил Ройфе, внутренне ужасаясь тому, что может не получиться, он давно не практиковал гипноз, да и пациент попался необычный. Внушаемый, да, очень внушаемый, такая у него, к счастью, физическая структура, но профессор не знал и не мог знать, не было у него такого опыта, как подействует гипноз на человека, не так давно лишившегося памяти, реакция возможна неадекватная, пока, правда, все идет нормально, как обычно… — Сейчас, на счете «три» вы почувствуете себя хорошо, поедете домой и поступите так, как я сказал. Людям не нужно знать… Если на одной ветви они… мы… впрочем, я-то не доживу… десять лет — много, да… Все. Считаю. Один. Два. Три.

— Простите, профессор, — сказал Максим, сбросив оцепенение и ощутив обычную легкость мыслей. — Я задумался.

— Ничего, — равнодушно произнес Ройфе. — Я хочу сказать: вы совершенно здоровы. Вас хорошо лечили, и я не вижу побочных эффектов. Хорошо, что вы пришли ко мне…

— Меня просила Надя, сам бы я не…

— Очень хорошо!

— Я могу идти, профессор?

— Да, все в порядке. Свое заключение я перешлю вам по мейлу.

— Я вам должен…

— Ничего! Мне было интересно с вами поговорить. Всего хорошего. Извините, что не провожаю… Вы сами найдете дорогу?