Бремя равных
Шрифт:
– Действительно, круглый...
– задумчиво пробормотал Пан, последний раз внимательно оглядывая островок, и шагнул к Нине:-Ну, что Уисс? Передавал он еще что-нибудь?
– Вот последняя запись, Иван Сергеевич...
Нина и Пан наклонились над контрольным окном видеомагнитофона, послышались свисты, то похожие на обрывки странных мелодий, то режущие ухо диссонансами. По лицам профессора и его ассистентки заскользили разноцветные тени. Гоша тоже уставился в окошко, все трое о чем-то говорили вполголоса, но о чем, понять был" трудно, а расспрашивать Карагодскому не хотелось, хотя и было любопытно, поэтому
Академик заходил сюда три недели назад и остался весьма доволен скромным изяществом и своеобразным уютом лаборатории: поблескивали никелем и пластиком новенькие пульты, с мягким щелчком вставали из них выдвижные полуовалы экранов, динамические кресла услужливо повторяли любую позу человека...
Но сейчас от благолепия центральной лаборатории ничего не осталось. Скрытая проводка была безжалостно выворочена из стен. Внутренности пультов вывернуты, и защитные щитки кучей валялись под ногами. Разноцветная паутина кабелей либо висела над головой на каких-то самодельных прищепках, либо путалась под ногами. Чудесные покойные кресла были заменены какими-то легкомысленными стульчиками. Лишь одно кресло осталось - на самом носу, чуть ли не над водой, но и его буйная фантазия электроников превратила во что-то среднее между электрическим стулом и высокочастотным душем. Других ассоциаций таинственное сиденьеС параболой антенны на спинке не вызывало. А тощие ноги того, кто устроил весь этот погром, - трижды безответственного аспиранта Толи, торчали из бывшего электрооргана.
– Готово!
Толины ноги беспомощно заскреблись по полу, зацепились за стойку, винтового стула, судорожно согнулись-и Толя, в одних плавках и в белом распахнутом халате, накинутом прямо на жилистое тело, оказался перед Карагодским.
– А, это вы. Привет! Пришли пощупать наше хозяйство? Давайте, давайте! Давно пора. Пан с Ниночкой тут такую чертовщину крутят, что ахнешь. Даже меня в пот вогнали. Но вы, смотрите, Пана не обижайте! Он - бог! В своем деле, конечно...
Решив, что разговора "для вежливости" с Карагодского вполне достаточно, Толя прикрикнул на троицу, склонившуюся над видеомагнитофоном:
– Эй, орлы! Моя система готова к переговорам на высшем интеллектуальном уровне! Начали, что ли?
И поскольку Пан, Нина и Гоша не обратили на него никакого внимания, он взял на клавишах несколько пронзительно высоких звуков, от которых заложило уши:
– У-и-сс!
И тотчас же, словно ответило далекое эхо,- такой же аккорд, слегка погашенный расстоянием, донесся из-за острова.
А двумя минутами позже справа по борту из голубой кипени бесшумно вырос трехметровый зеленоватокоричневый столб. Карагодский за свою жизнь немало насмотрелся на дельфинов, но это было сверх разумения - гигант, весящий в воздухе не меньше тонны, без видимых усилий стоял на хвосте, погруженном в воду,словно для него не существовало законов физики. По очереди глянули на академика два озорных глаза, скользнули по лаборатории и снова остановились на нем, разглядывая, - внимательные, немигающие. В них царила такая спокойная сила, такое пронзительное понимание, что Карагодскому невольно захотелось отвернуться.
– Уисс, миленький, рыбки! Белуга!
Гоша перегнулся через фальшборт, молитвенно протягивая Уиссу перевернутую
– Гоша, сколько у вас было в школе по географии? Вы же знаете, что в Эгейском море белуги нет.
– - В Греции все есть, Ниночка, - убежденно ответил Гоша.
Дельфин исчез внезапно, как и появился, а Нина всерьез напустилась на капитана:
– Вечно вы, Гоша, нарушаете программу! Вы же вчера обещали прекратить, а сегодня - снова. Вдобавок - при Вениамине Лазаревиче, а ему, быть может, некогда...
Гоша виновато расшаркался. Пан в одиночестве принялся гонять видеозапись и не замечал ничего вокруг.
Карагодский хотел было подойти к Пану, но в это время раздался сильный всплеск и что-то большое и серебристое пролетело перед самым носом, глухо шмякнулось на пол.
– Нина... Белуга! Честное слово, белуга! Молоденькая! Крошка!
"Крошка" почти метровой длины яростно билась в цепких гошиных руках, разевая зубастый полулунныи рот, и отчаянно раздувала жабры.
– Что случилось?- поднял голову Пан.
– Уисс принес белугу! Ну и ну! Артист... Спасибо, старик! Мы ее сейчас того... до камбуза!
И Гоша ринулся вниз, едва не сбив по дороге очень высокого, очень худого и очень смуглого человека, который предупредительно распахнул перед ним дверь.
– Вот заполоха, - одобрительно ухмыльнулся Толя.
– Так, Иван Сергеевич, у меня все на мази. Можно крутить!
– Ладно, Толя, спасибо. Где же Кришан?
– Я здесь, - раздался за спиной Карагодского глубокий чистый баритон.
– Я готов. Давно готов.
– Композитор Кришан Бхаттачария, - торопливо представил Пан смуглого Дон-Кихота.
– Наш главный лингвист и толкователь дельфиньего эпоса. Вам интересно будет поговорить с ним, Вениамин Лазаревич.
И Пан юркнул в путаницу проводов, как в джунгли.
– Вам, вероятно, несколько странно присутствие гуманитария в сугубо научном обществе?-Кришан говорил с легким акцентом, который подчеркивал необычную красоту его голоса, густого и темного, как ночь Калькутты.
– Откровенно говоря, да.
– Я вас знаю. Вы - автор ДЭСПа. Но Панфилов пошутил, назвав меня лингвистом. Я всего лишь музыкант. И очень смутно представляю себе научную суть проблем, которые здесь решаются.
– Хочу вас спросить. Я десять лет искал возможности двухсторонней связи с дельфинами.И я сразу, разумеется, обратил внимание на то, что они прямо-таки шалеют от музыки. Услышав музыкальную фразу, они повторяют ее с магнитофонной точностью, потом начинают варьировать звуки, пока фраза не превратится в сплошной скрип и скрежет...
– А вам не приходило в голову, что дельфин старается такдм способом понять, что сказали мы музыкальной фразой?
– Нет. Не приходило. Музыка, для меня-это игра отвлеченных страстей, и только.
– В какой-то мере вы правы. Именно так воспринимает музыку большинство людей. Потому что в обыденной жизни они пользуются иной сигнальной системой словом. Но для музыканта музыка гораздо конкретней, чем обычно думают. Знаете, в консерватории мы иногда ради шутки устраивали "немые недели": участники спора договаривались за всю неделю не произнести ни слова, объясняться можно было только музыкальными импровизациями. И знаете получалось! Сначала трудно, а потом - словно родился дельфином!