Бремя равных
Шрифт:
– Но где же он, этот таинственный разум?
– Вениамин Лазаревич, ничего не могу вам предложить, кроме досужих домыслов. На мой взгляд, Белое озеро не подходит - оно слишком мало и однородно для такой сложной субстанции. Сама кристаллопланета? Такая "рабочая гипотеза" есть, и от нее не отмахнешься; ведь человек, по сути дела, сложное сообщество жидких кристаллов, между биологическими науками и кристаллографией сейчас намечаются весьма интересные параллели... Сам Савин считает, что цитадель искомого разума-где-то около центра Галактики, а кристаллопланеты - что-то вроде биоразведчиков, с которыми хозяева
– Но высший разум...
– Стоп. Так мы не договаривались. Почему высший? Только потому, что он делает искусственные планеты? А может быть, ему требуется для этого такой же уровень самосознания, как неандертальцу, копающему яму для мамонта?
Дважды звякнул автостоп проектора, возвестив конец фильма. Рубиновый экран смял и смешал призрачные видения и поглотил единым вдохом, как горловина компрессора.
Каютой овладело солнце. Сноп горячих, ощутимо плотных золотых лучей ворвался в иллюминатор, переломился в зеркале и ударил по темным углам, наградив каждый предмет, каждую мелочь точностью очертаний и длинной дрожащей тенью.
Карагодский прикрыл глаза, наслаждаясь. Тревожные химеры ушли, растворились, вопросы, зияющие, как неожиданная пропасть под ногой, отодвинулись на миллиарды километров от этой каюты, от этого горячего, привычного солнца. Здесь была Земля, здесь человек до сих пор чувствовал себя хозяином, и, как бы ни изощрялся Пан в словесной казуистике, он останется хозяином до конца. Это- в крови, иначе быть не может. Как вообще можно иначе?
Но ему вдруг вспомнились умоляющие глаза "бога Семена" - его странное и страшное нечеловеческими возможностями тело, глаза с немым вопросом: "Зачем? Зачем со мной это сделали? И почему - со мной?"
И смотрели на Карагодского глаза дельфинов-сколько промелькнуло их за долгие годы!
– немигающие, полные своей думы и тайны. Кажется, в них тоже проскальзывало настойчивое "зачем". Но такого вопроса нет в ДЭСПе.
Так нельзя. Божье - богу, кесарю - кесарево. Нельзя объять необъятное. Пусть каждый делает свое дело. Что еще? По одежке протягивай ножки, кстати, "одежку", то есть научно-исследовательское судно "Дельфин", Пан получил не без помощи Карагодского. Не говоря об Уиссе...
– Чудесный сюжет для фантастического романа, Карагодский начал атаку с фланга.
– Согласен. Только это не фантастика, к сожалению. Для биостанции на Прометее, во всяком случае.
– Когда вы закрутили фильм, я решил, что у дельфинов нашлись космические прародители...
– Не исключено.
Карагодский поднял брови. Шутка, конечно, получилась топорной, но этот заполошный Пан принял ее всерьез.
Колючий дед. Надо с ним помягче.
– Вы этолог, Иван Сергеевич, это ваш хлеб - выяснять отношения животных друг с другом, а также с человеком. Мой хлеб - дельфинология, меня интересуют дельфины, больше никто и ничто. Я - сугубо земной человек, узкий специалист, практик. Я создал ШОДы и ДЭСПы, они стали частью народного хозяйства. Статьей дохода, если хотите. И немалого. И нам с вами не бороться с ними надо, а совершенствовать. Как говорится, чтобы и волки были сыты, и овцы целы... Вы что улыбаетесь?
В середине этой тирады Пан оторвался, наконец, от иллюминатора и повернулся к академику, и теперь
– Ничего, Карагодский, продолжайте. Я первый раз вижу вас в роли бедного родственника.
– При чем тут бедный родственник? Я слуга. Слуга народа. Все, что я делаю; принадлежит народу и никому более...
– Я могу повторить то же самое и о себе. Дальше!
– Вам, чистым ученый, наши проблемы и заботы кажутся частными, мелкими. Еще бы - вы мыслите в масштабах глобальных, космических...
– Понял. Дальше!
– А здесь - Земля. Здесь свои традиции и законы.
– Значит, вы предлагаете установить две моральные нормы: одну для внутреннего употребления, другую для внешнего. Представьте себе страну, которая вовне проповедует идеалы добра и терпимости, а сама насаждает рабство. Можете вы себе представить такое?
– Далось вам это рабство!
– Ну, хорошо - не рабство, пусть это называют понаучному "антропоцентризм".
Карагодский прикусил губу, передохнул. Профессор снова тянет в болото философии. В ней он дока, ничего не скажешь. Но и Карагодский не зря получил звание академика.
– Сдаюсь, Иван Сергеевич, сдаюсь. Наш с вами спор напоминает поединок Геракла с Антеем. Вы - Геракл в своей области, отдаю вам должное. А я -грешный сын Земли, стоит вам оторвать меня от нее, вы можете задушить меня, как цыпленка. Прошу пощады. Или ваше великодушие касается только животных?
Великая штука - лесть. Даже Пан помягчел, заулыбался смущенно, сел в кресло, внезапно успокоенный.
А Карагодский продолжал вкрадчиво:
– Конечно, наши проблемы мелковаты...
– Вениамин Лазаревич, не нравится мне это: "наши" - "ваши". Мы с вами, как говорится, в одной лодке...
– Вот именно, Иван Сергеевич, вот именно. Но чтобы изложить вам свои заботы, я тоже должен вернуться к событиям двухлетней давностя. Вы помните, как попал к вам Уисс?
– Разумеется! Вы мне как-то сказали, что в одном из ШОДов появился некий феноменальный образец, возможно, мутант, и вы не знаете, что с ним делать, потому что он перебаламутил всю школу. Я забрал его себе, в лазаревскую акваторию, и вот... Кажется, я уже неоднократно благодарил вас за такой подарок, но если надо...
– Да что вы, Иван Сергеевич, я не о том! Мы действительно не знали, что с ним делать... Дело в том, что oн не только перебаламутил, но и разогнал весь 108-й ШОД - все дельфины, как один, покинули школу. А Уисс остался. И вел себя так, что у ночного сторожа начался психический стресс: он то слышал какую-то неведомую музыку, то непонятные слова, то видел каких-то чудищ и множество морских звезд, которые танцевали на дне бассейна. Мы пытались выгнать Уисса, даже ультразвуковую сирену включали, но он упорно лез к людям...
– Интересно... Вы знаете, это потрясающе интересно! Что же вы мне тогда ничего не сказали? Мы бы не блуждали так долго в потемках!
– А что я мог сказать? Что поймал сумасшедшего дельфина?
– Как раз это вы и сказали. А вот про сторожа...
– При чем тут сторож?
– Ну хорошо, теперь это не имеет значения. А что дальше?
– А дальше... Вам лучше меня известно, что у дельфинов нет вожаков. Полная, так сказать, демократия без границ и края.
– Ну, не совсем...