Бремя удачи
Шрифт:
Посол кивнул, некоторое время обдумывал сказанное, затем попросил бумагу и записал то, что сам определил как показания. Вслух повторять формулу, внедренную в сознание помимо собственной воли, арьянец не пожелал.
Джинн прочел и осторожно улыбнулся: формула оказалась типовой, что давало надежду на малые затраты сил по ее обезвреживанию. И Шарль третий раз за вечер смог увидеть характерный, описанный в теории магии подробно и редко наблюдаемый на практике эффект «чистого листа». Студент и посол, как и Соболев недавно, пережили частично спровоцированную внешним воздействием
Душа у края оказывалась обнаженной, лишенной всех покровов самообмана и себялюбия, позволяющих оценивать сделанное снисходительно: да, предал, но все мы неидеальны; да, солгал, а разве есть в мире те, кто ни разу не отклонился от правды? И так далее, все глубже и страшнее. Словно последний суд вершился еще при жизни, которая по ошибке или случайности не угасла, а продолжалась. Словно сам человек и вынужден вынести себе приговор, с которым невозможно смириться и жить дальше. Приговор ведь обвинительный…
Обычно жертвы не могут пережить столь жесткое пси-воздействие. Но немногие из тех, кто уцелел и миновал «суд», оставшись на этом свете стараниями опытных магов и врачей, вынуждены знать о себе все, помнить и мириться с приговором. Одни от тяжести обретенного осознания снова стараются умереть, другие остаток жизни тратят на исправление ошибок, третьи резко и сразу уходят от мира в религию и просто спиваются… Единого пути нет, но всегда он начинается заново – с чистого листа, с обнуления прежних представлений о мире и о себе. Для мага оказаться рядом и, имея дар пси, осознавать бремя чужого «суда» тоже тяжело.
– Карл, мне надо прийти в себя, я вроде бы лишь наполовину жив, – опасливо поежился Шарль, выбравшись в коридор и быстро шагая к парадному, чтобы подышать воздухом и ощутить ночь. На улице джинн довольно долго стоял и молчал, потом неопределенно ткнул пальцем в темное небо. – Сегодня я трижды был присяжным у него…
– Проводить домой? – посочувствовал Карл.
– Нет, все в порядке. Просто я теперь твердо знаю, что за краем есть нечто, – раздумчиво и неспешно сообщил джинн. – И я, пожалуй, определил для себя, зачем следует хоть иногда посещать храмы: чтобы побыть недолго у края без угрозы отчаяния, чтобы попытаться не так страшно и жестоко, но все же относительно искренне оценить свою жизнь.
В груди что-то согласно шевельнулось, седьмое чувство опознало тонкое, едва слышное змеиное шипение… Отголосок заклинания «морт» никуда не ушел. Он продолжал пребывать в душе того, кто выжил вопреки всем законам. Змея наблюдала край миров, и ей там было уютно. Ей там, видимо, даже нравилось. Рядом с родными местами…
– Я посижу с ним, – сказала Геро, погладив Шарля по плечу. – Я не боюсь этого края. Я жрица. Вы просто не туда глядите, глупые люди: всегда вниз, под ноги, в тень, похожую на пропасть. Но есть и свет. Пойду спою мальчику о надежде. Он молод, открыт переменам, и для него все еще поправимо.
Геро улыбнулась впервые после страшной гибели Ляли – спокойно, грустно,
– Чему ее учили в университете Дорфурта? – задумался Шарль. – Разве это можно развить или натренировать?
– Не думаю. Но я сам займусь программой образования Геро в Ликре, – пообещал Карл. – Идем. Если ты способен еще работать, надо поговорить с тем, кто все это затеял.
– Вы и его взяли живым? Карл, вы чудодеи. И да, увы нам, мэтр ле Берье прав – орден вырождается…
Шарль нехотя пошел за бароном фон Гессом, осознавая, что вовсе не желает видеть очередного джинна, лишенного маски против воли, жалкого и гнусного. Такой вызывает лишь отвращение и создает повод еще раз вспомнить себя, отчаявшегося и жалкого. Раздавленного. Разве можно подобным зрелищем уродовать сознание Поля, сославшись на усталость? Малыш так упрямо пробует быть самим собой, ему нужна помощь. Но никак не это зрелище деградации, способное и куда более взрослого, состоявшегося человека потрясти и ужаснуть.
Джинн сидел в подвальном помещении, лицом к стене, молча, обмотав голову одеялом… Умереть он не мог – наблюдали и сторожили. Но и давать показания тоже не мог: неспособность принять себя была сильнее любых сознательных доводов и даже грубого внушения. Шарль подошел, встал за плечом соплеменника и вздохнул:
– Карл, я могу применить к нему магию? Слабое воздействие, он не получит возможности освободиться от шейного блокиратора.
– Слабое постепенно сойдет на нет, блокиратор его погасит. В целом же по вопросу – да, разрешаю. Применяй. Мы, честно говоря, уже все испробовали, он замкнулся наглухо.
– Мсье, – негромко позвал Шарль. – Мне дозволили предложить вам помощь в создании маски, частичной, только для лица. Прическу поддерживать хлопотно, но на сутки иллюзии хватит, а затем – есть парики, разберетесь. Вам принесут еще и перчатки, они скроют руки. Голос я тоже восстановлю. Сейчас… Собственно, все. Если вы желаете получить иное лицо, я готов выслушать ваши указания и скорректировать внешность.
Карл принес перчатки и бросил на лежак. Джинн коротким ловким движением подхватил их, натянул.
– Зеркало! – приказал он и, видимо, остался доволен голосом. Помолчал, выпрямляясь и расправляя плечи. Получив небольшое зеркальце, изучил полученную маску. – Волосы длиннее и золотистее. Глаза зеленее, крупнее. Еще крупнее и еще зеленее! Ресниц не вижу. Брови выше… так. Румянец.
Джинн рассмеялся мягко и музыкально, обернулся с нелепой грацией молодящегося старика. Карл охнул и закашлялся. Шарль принял зрелище без удивления. Он не надеялся застать ничтожество в полном уме и теперь по внешности окончательно убедился в своей правоте. Зеленые глаза после двух корректировок занимали половину лица – без преувеличения. Были они выпуклы, почти светились ядреной кислотной окраской. Брови дугами залегли у линии волос. Крошечная пуговка носа вздернулась птичьим клювиком. Подбородок пропал вовсе.