Бремя Воина
Шрифт:
Фонтаны черной, липкой, кипящей жижи взметнуло высоко вверх, истребитель, как раненый кит, вдруг рванулся вперед, наползая своим днищем на зыбкую почву, состоящую из сплетения корней, и этот природный ковер принял его, удержал, лишь несколько соседних деревьев накренились к тому месту, куда выползла страшная, опаленная огнем, поднявшаяся из пучин машина, будто они признавали ее превосходство в силе и таким образом отдавали ей дань своим полупоклоном.
Первым, что увидел Герман на экранах обзора, когда мутная жижа наконец перестала заливать
Открыв аварийный люк кабины (главный шлюз истребителя все еще оставался наполовину погруженным в мутно-коричневую, пузырящуюся жижу), Герман с автоматическим пистолетом в руке выбрался на влажную плоскость короткого скошенного крыла.
Не сводя глаз с Ашанга, который сидел, как-то нелепо прислонившись спиной к поваленному стволу молодого дерева, он спрыгнул на пружинистое сплетение корней.
Истребитель врага всплыл над водой едва ли на четверть, а засохшая грязь, покрывавшая с ног до головы Ашанга, явно говорила о том, что насекомое, прежде чем выползти на сушу, долго барахталось в зыбкой жиже.
Похоже, он ранен…
Взгляд сегментированных, выпуклых глаз Ашанга по-прежнему казался Герману направленным в никуда. Отсутствие зрачка продолжало сбивать с толку, а дым от неумело разведенного костерка застилал половину скорчившейся фигуры, не позволяя понять, действительно ли его враг так плох или просто прикидывается.
Герман не стал гадать – он осторожно двинулся боком, не приближаясь к насекомому, но и не удаляясь от него.
…Наконец, когда Герман оказался у него за спиной, а Ашанг не сделал даже слабой попытки пошевелиться, стало ясно – он серьезно ранен и обессилел, возможно, даже потерял сознание.
Оставалось немного – сделать пять-шесть шагов и перерезать то, что у этой твари именовалось горлом.
Герман левой рукой достал широкий, отлично отточенный нож.
Вот и пришел его миг – секунда страшной, но справедливой мести, которой он грезил с того момента, как впервые услышал от Джордана рассказ о своей погибшей, исчезнувшей в огне атомных бомбардировок цивилизации, о планете с чудным именем Земля, которая когда-то была домом его генетических предков, а сейчас, по злой воле форкарсиан, превратилась в шлак, – ее океаны выкипели, синь атмосферы стала буро-коричневой от пепла и радиоактивной пыли.
Один короткий взмах ножа, и все… с расой насекомых опять, уже второй раз за новейшую историю, будет покончено.
Хотел ли он этого всей душой или то была лишь дань ненависти?
Герман не задумывался над подобным вопросом. Дилеммы – быть или не быть – в данном случае не существовало. Она не принималась к рассмотрению.
Осторожный шаг приблизил его к жертве и одновременно погнал пологую, зыбкую волну по непрочным сплетениям корней, потерявшим
Ашанг слабо пошевелился.
Герман понял, что тварь очнулась, но это не могло уже ничего изменить.
Насекомое попыталось привстать, но его усилия обернулись конвульсией, от которой из-под хитиновых пластин выступила розовая сукровица.
Рука Ашанга приподнялась, потом бессильно упала, лишь один из трех пальцев продолжал двигаться, что-то бессмысленно ковыряя в земле. Создавалось впечатление, что разум опять ушел от мыслящего насекомого, и это уже последние судороги умирающего тела.
Герман не хотел более тянуть. Сделав несколько быстрых шагов по зыбкой почве, он отвел руку с ножом для удара и… застыл.
«Зачем?»
Слово было процарапано на влажном, только начавшем подсыхать иле. Написанное символами Омни, на языке межрасового общения, оно было понятно и доступно пониманию Германа.
Закон Чести, с детства внушаемый мальчику, гласил:
«У каждой расы есть свое бремя».
Люди несут бремя воинов, которое соответствует их внутренним наклонностям.
Бремя воина состоит в том, чтобы убивать, не задумываясь, не колеблясь, и в конечном итоге самому быть убитым.
Зачем?
Этот вопрос, коряво процарапанный пальцем умирающего ксеноморфа, остановил руку Германа.
Нет, он не испугался, не оторопел, не изменил ни своей ненависти, ни убеждениям, просто попытался мгновенно мысленно ответить на него и споткнулся, не нашел точной и ясной формулировки.
Смерть ради смерти?
Убийство из жажды убивать, стремления быть сильным?
Ненависть?
Это было хорошо лишь в какую-то пору. Несколько лет назад – да, но сейчас этого мотива оказалось недостаточно.
На одной из страниц, свято хранимых в комнате Германа, среди черных подпалин сохранилась строка текста, состоявшая всего из нескольких слов, вырванных из контекста, не имеющих ни смыслового начала, ни ясного конца.
Там было написано:
«…жизнь – это всего лишь медленное рождение ра…»
Дальше все покорежил, пожрал огонь.
Разума.
Вот то слово, которое логически завершало фразу, оно пришло в сознание молодого Джорга, словно ветвистый удар молнии в полуночную грозу, высветив своей неистовой, мгновенной вспышкой бескрайний, непознанный, сумеречный простор непрожитого.
Несколько секунд он простоял как вкопанный, потом уголки его рта скорбно опустились, будто с этого момента он утратил в своей жизни нечто чрезвычайно важное.
Твердая почва под ногами на самом деле обернулась всего лишь зыбким болотом.
Нужно было найти мужество не пробежать по мшистой, упругой поверхности, избегая мараться о выступающую грязь, а однажды пойти ко дну, как случилось с ним и его истребителем, чтобы, пробив муть, увидеть кристально чистую воду и снующую в ней непонятную, непривычную взору, но по-своему красивую жизнь…