Бремя
Шрифт:
Не вынеся больше муки, она встала на колени.
«Господи! Помилуй доченьку мою, помилуй, Господи!». Она не знала, как нужно молиться о нерожденных детях, не знала даже, имела ли она право молиться, но никто уже не мог остановить ее, она стояла на коленях и плакала, и причитала, и все ждала какого-то ответа...
Вышла она из храма, совершенно обессилевшая. Встала у ближайшего дерева и прислонилась к холодному стволу.
— С вами все в порядке, мисс? — пожилой мужчина поравнялся и обеспокоенно смотрел на нее. — Могу ли чем-нибудь помочь?
— Благодарю вас. Мне уже лучше, — ответила Несса, выпрямляясь,
Старик вдруг улыбнулся.
— У молодых дам голова иногда кружится по очень приятной причине. Моя жена пятерых выносила, и с каждым страдала головокружением. Вас проводить, мисс, до метро? Далеко ли вы живете?
— Спасибо, сэр. Совсем недалеко. Я доберусь сама.
Несса пошла медленно, постепенно обретая равновесие. «Пятерых выносила, какое счастье может быть больше этого...». И всю дорогу думала о рожденных пятерых и одной — нерожденной.
* * *
Она вернулась в ночлежку рано. В Recreation room — большом зале, где обитатели собирались обычно после ужина, было шумно и людно. Играли в карты, угорали у телевизора, с нехорошим, жадным чувством поглощая перипетии и трагедии других придуманных жизней, забыв до забвения о своих собственных.
Несса прошла на второй этаж, и еще не доходя до бокса, услышала крик и мат, доносившийся из приоткрытой двери.
— Сколько раз я тебе говорила, стерва, не садись на мою кровать, даже близко не подходи к ней! Черт знает, где тебя носит, а потом приходишь и грязной задницей на мою постель...
— Да, кому ты нужна со своей вонючей постелью! От твоей постели разит, как от мусорного бачка. Говорю тебе — споткнулась, и не присела даже, боком задела...
— Я все сама видела. Вон, Ритка тоже видела. Ритка, скажи? — не унималась первая. — Все втихаря, все напакостить... Тошнит от тебя.
— Это от меня тошнит! — не уступала вторая. — Ты на себя посмотри, уродина. С тобой рядом постоять страшно.
— Страшно? Страшно? — Несса узнала голос Робин. — Сейчас еще страшнее будет. Ну-ка, иди сюда. Выползай из своей дыры, гадина...
Что-то с грохотом свалилось. Кто-то дико взвизгнул.
Ванесса услышала, как за ее спиной двое блюстителей порядка уже бежали по этажу. Они чуть не сбили ее с ног, ворвались в комнату и, быстро разняв сцепившихся, вывели их вон. Робин и другая женщина со звучным, неоднократно воспетым в рыцарских любовных романах именем Анжелика, плелись яростные и красные, вынужденно скрестив руки сзади.
— А-а, это ты, богомолица, сдала нас... — прошипела Робин, проходя мимо Нессы. — Ну, подожди у меня: еще увидимся.
— Заткнись, — не спускала ей Анжелика. — Не трогай ее. Тронешь — я...
— Молчать! Обе заткнитесь! Обеих закрою, если не заткнетесь!.. — закричал на них один из охранников. — А ты уйди с дороги. Проходи дальше! — бросил он тоже злобно Ванессе. — Чего рот раззявила!
Несса посторонилась.
Когда она вошла в комнату, оставшиеся там женщины сидели молча. После ярых потасовок, в которых всегда наличествовали и подстрекатели, и исполнители, и болельщики, обычно на всех находил странный ступор, безотчетное бесчувствие, когда уже ничего не хотелось и ничто не зудело. Выпущенные из пор пары злобы вдруг обнажали пустоту внутри. Такой же пустой и бессмысленной казалась в такие минуты
Подушки, одеяла, одежда были разбросаны, кровати смяты, души выпотрошены.
Не говоря ни слова, Несса продвинулась, опять боком, опять пригнувшись, в отведенный ей угол. Собрала свои, тоже раскинутые по полу вещи, и прилегла, стараясь ни на кого не смотреть.
— Это ты вызвала «копов»? — как-то вяло, как будто даже нехотя (уже утих зуд озлобления, но и пустота была невыносима) обратила к ней ничего не выражающие, опухшие глаза молодая, желтая, худая женщина, которую, показалось Нессе, она видела впервые.
— Оставь ее, — отозвалась другая, постарше, — ее здесь и в помине не было, а охранники все равно прибегали. Робин орет — в преисподней слышно...
Несса посмотрела с благодарностью на свою заступницу. Не знавшая физического насилия, она боялась его, особенно боялась драк между женщинами, которые считала противоестественными, до ужаса противоречащими самой женской сущности.
Часа через два вернулись Робин и Анжелика. Лица у них были менее яростными, но более багровыми. На этот раз они отделались внушением со стороны полиции. На будущее им пригрозили арестом.
В ту ночь Робин не пялилась на Ванессу: видимо, полный событиями день, сильно утомил ее. Она почти сразу уснула, и Несса могла лежать в темноте и думать о своем — о том, что произошло в церкви, о пережитом потрясении, которое переходило теперь в ее сознании в совершенно иную духовную реальность, высшую сферу бытия, где ежеминутность и вечность, земная и потусторонняя жизни слиты в одно, нечеловеческое время.
Внутренним, непревзойденным осведомлением Несса знала отныне, что душа дочери ее жива. Не знала — где она, что с ней, находится ли в блаженстве или в мучениях — но была уверена, как ни в чем другом прежде не была уверена, что в некоем непостижимом мире дышит ни разу не обнятая, ни разу не поцелованная, ни разу не накормленная, ни разу не увидевшая мать, ее кровинушка.
* * *
Робин не скрывала своих чувств к Ванессе, грубо комментировала каждое ее появление, провоцировала, цеплялась, отпускала колкости. Несса отмалчивалась, хотя иногда подумывала все же выселиться из ночлежки. Выйти одним утром и затеряться в лабиринтах города. Но наступала зима, и уже по-настоящему было холодно. Влажный, напористый ветер распахивал плащи, сносил шапки, раздувал лица до кумачовой синевы, развеивал веером волосы модниц, не признающих головных уборов ни при каких погодных условиях; солнце не грело, а только висело высоко и неподвижно и наблюдало за подсолнечной тварью бесстрастно — то-то вам без меня... В такое время года бездомному можно укрыться только в туннелях метро или в «кошачьей норе» под мостом. Но рассказы Тимофея раз и навсегда отбили охоту оказаться в тех, совсем неотдаленных от наземной роскоши рукотворного чуда — Манхэттена, местах. К тому же, до желаемой суммы зелененьких оставалось не так далеко. За последние недели Нессе удалось неплохо подработать, и теперь в сберегательном банке повидавшей виды сумочки (с которой, кстати говоря, она не расставалась и по ночам), насчитывалось шестьсот долларов. Именно по этой причине приходилось терпеть и придирки Робин, и необъяснимую ее ненависть, и многое другое, с чем неизбежно связано пребывание в подобных учреждениях.