Брестские ворота
Шрифт:
– Это почему же? – уже со странным интересом спросил особист.
– Да потому что наш фюрер сказал: «Большевики уничтожили всю интеллигенцию», а это самый верхний слой общества и без него все ваши попытки создать хоть что-нибудь обречены!
Немец откровенно издевался, но, понимая, что обстоятельный разговор ещё впереди, особист, взяв себя в руки, почти спокойно приказал бойцам:
– Вяжите его! – а чтобы бывший рядом «капрал» не попытался вдруг помочь своему напарнику, он ловким приёмом зажал его так, что тот теперь не мог даже дёрнуться…
Ночь
Зато вокруг в темноте чувствовалась суета. Это, выполняя приказ, батарейцы, пользуясь ночным временем, строили на НП блиндажи. Пока одна часть бойцов рыла котлованы, другая таскала на руках из недальнего леса заготовленные там стволы свежесрубленных деревьев. Работа была срочная, её следовало к утру закончить, замаскировав, как положено, заново оборудованный наблюдательный пункт.
Машинально прислушиваясь к шуму работ, командир гаубичной батареи старший лейтенант Яков Джугашвили анализировал события последних дней. Попытка наступления предпринятая, это он знал точно, по прямому приказу Тимошенко, провалилась. Больше того, мехкорпус, который они поддерживали огнём, понеся большие потери в технике и личном составе, практически потерял боеспособность.
Сыну Сталина было над чем задуматься. Хотел он того или нет, но особое положение казалось бы простого старшего лейтенанта накладывало на него свои требования. Он отлично понимал, что на него обращают пристальное внимание, и теперь, после прибытия на фронт, приходилось быть особенно осторожным. Догадываясь, что тут может произойти всякое, Яков Джугашвили старался держаться обособленно.
Правда, сейчас, стоя в накинутой на плечи по ночному времени шинели, он чувствовал себя спокойно и приглядывался к дальнему зареву. На немецкой стороне что-то сильно горело, и старший лейтенант пытался определить, что бы это могло быть.
От этого созерцания его отвлёк шум шагов и, повернувшись, Яков увидел подходившего к нему лейтенанта, непосредственно руководившего постройкой блиндажей. Его появление напомнило Якову о порученном деле, и он спросил:
– Что, что-то не так?
– Да нет, всё нормально, – успокоил его лейтенант и потеплевшим голосом добавил: – Просто хотел вас обрадовать, товарищ командир.
– Чем это? – удивлённо спросил Яков.
– Я слышал, вас за последний бой представляют к награде.
– Меня? – Яков неопределённо хмыкнул. – Ну да…
– Да нет, вы не подумайте, – лейтенант понял, что имел в виду Яков, и поспешил заверить: – Весь состав батареи представлен…
– Весь состав? – переспросил Яков и горько вздохнул. – А за что?
– Как за что? – начал горячиться лейтенант. – Мы хорошо действовали!
– Как же… Действовали б хорошо, были бы там, – Яков показал на дальнее зарево. – А мы здесь…
– Да нет, – продолжал
– А остальные что? – перебил его Яков. – Дивизия три раза пыталась наступать и все три раза безрезультатно.
– Это потому, что нас немцы сильно бомбили…
– А наша доблестная авиация где? – раздражённо отозвался Яков. – Почему не прикрыла?
– Говорят, – лейтенант почему-то снизил голос до шёпота. – Немцы сожгли много наших самолётов ещё на аэродромах…
– Тогда куда же наше начальство смотрело? Это их обязанность всё предусмотреть, а так… – и Яков безнадёжно махнул рукой.
И то ли летняя ночь располагала к откровенности, то ли от обилия тяжких мыслей возникла потребность выговориться, но Яков вдруг повернулся к лейтенанту и тихо заговорил, явно имея в виду то самое сложившееся на фронте трудное положение, которое, судя по всему, больше всего и угнетало сына Сталина.
– Вы согласитесь, лейтенант, поначалу моральный дух части был хороший. Но вот последовавшие неудачи, а особенно воздействие немецкой авиации, ухудшили моральное состояние. Думаю, это упущение политработников, особенно тех, кто ведёт работу не по внутреннему убеждению, а казённо и схематично…
Разговор неожиданно приобрёл политическую окраску, и лейтенант, позволив себе перебить командира, возразил:
– Я думаю, коммунистическая идея сильна, и наши политработники пользуются в войсках любовью и уважением.
Но тут становившуюся излишне откровенной беседу прервал топот солдатских сапог, и подбежавший к ним связной, обращаясь к командиру батареи, доложил:
– Товарищ старший лейтенант! Вас приглашают на дивизонный НП!
– Понятно… – Яков надел шинель в рукава и зашагал вслед за связным.
Несмотря на ночное время, связной хорошо ориентировался, и они без труда вышли к дивизионному НП, где, к удивлению Якова, никого не оказалось. Пока они вместе со связным топтались возле пустого укрытия, из темноты возникло несколько фигур, и один из подошедших глухо спросил:
– Старший лейтенант Джугашвили?
– Да, это я, – Яков сразу насторожился. – А где все?
– НП перебазировался, а мы вас ждём, – ответил тот же голос.
Яков хотел уточнить причину смены НП, но не успел. Внезапный удар по затылку оглушил его, и он, теряя сознание, рухнул на траву…
Сколько он пробыл в таком состоянии, Яков понять не мог. Сознание возвращалось медленно, урывками, и сначала он ощутил, что щека прижата к мокрой доске, а совсем рядом слышно, как периодично всплескивает вода.
Яков попытался пошевелиться, но почувствовал, как ему заворачивают рукав, потом ощутил укол, и сознание сразу словно растворилось в сладком мареве…
Когда сознание снова вернулось, кругом было светло, а значит, уже наступило утро. Над головой у Якова свисал полупрозрачный полог, и он понял, что лежит в палатке на топчане. Яков попробовал пошевелиться и ощутил, что тело повинуется ему плохо.