Брежнев
Шрифт:
Помощники Брежнева вспоминали, что Черненко сам приносил Леониду Ильичу все важнейшие документы, поступавшие в Центральный комитет, сопровождая их своими комментариями и рекомендациями. Причем делал он это с большим искусством, умел доложить дело так, чтобы оно не вызывало раздражения, сглаживал острые углы, что особенно нравилось Леониду Ильичу.
Члены политбюро и секретари ЦК не имели возможности без доклада зайти к генеральному секретарю. Все должны были спросить разрешения у Черненко, объяснить, по какому вопросу желают видеть генерального.
Виталий
Кулаков внимательно выслушал Воротникова, что-то ему понравилось, с чем-то не согласился. Потом сказал:
– Готовьте обстоятельную и доказательную записку в ЦК, тогда будем обсуждать вашу идею.
Воротников попрощался и двинулся к двери. Федор Давыдович остановил:
– К Леониду Ильичу не заходил?
– Нет, – ответил Воротников.
Кулаков укоризненно заметил:
– Надо чаще наведываться к генеральному. Воротников позвонил в приемную Брежнева, попросил о встрече. Ему велели перезвонить через день, возможно, Леонид Ильич его примет. Он не стал звонить, а через день вошел во второй подъезд здания ЦК на Старой площади и поднялся на пятый этаж, где был кабинет генерального секретаря. Его попросили подождать – Брежнев принимал иностранцев. В приемной уже собралось несколько первых секретарей обкомов. Брежнев пригласил их всех вместе.
– Нам надо чаще общаться, – сказал он, – а многие секретари редко звонят. Конечно, я неплохо информирован о политической обстановке и хозяйственных делах на местах. Но одно дело информация аппарата ЦК, помощников, другое дело – прямые контакты с вами. Не стесняйтесь лишний раз «побеспокоить» генсека. Правда, нужно не размазывать беседу, доклады должны быть короткими, четкими и объективными.
Брежнев много курил, рассказывал о ситуации в стране, о поездке за границу, о планах. Он расспрашивал и секретарей, но им долго говорить не давал, сам что-то вспоминал.
Прощаясь, опять со значением сказал:
– Во всех делах надежда и опора на вас. Всегда рассчитывайте на мою поддержку. Не стесняйтесь, излагайте мне свои предложения. Нам нужны контакты, общение. Опора государства – это партия, ее ЦК, а на местах – обкомы.
Воротников написал подробную записку и вновь приехал в Москву. Кулаков прочитал все восемь страниц записки, ему понравилось.
Воротников сказал:
– Раз так, Федор Давидович, тогда доложите Леониду Ильичу.
Кулаков задумался, покачал головой:
– Так у нас ничего не выйдет.
Он позвонил Черненко и стал ему рассказывать суть предложения:
– Надо бы познакомить с идеей Брежнева. А еще лучше, если бы Леонид Ильич принял Воротникова.
Выслушав ответ Черненко, Кулаков сказал Воротникову:
– Иди к Черненко, он все устроит.
Воротников сильно удивился, что член политбюро
Воротников тогда еще не вник в аппаратные тонкости. Со временем он сам станет членом политбюро, и ему многое откроется. Черненко даже не стал читать записку, а сказал Воротникову:
– Оставь, а о приеме известим.
Черненко действительно все устроил. Брежнев на следующий же день принял Воротникова. Стал говорить о межхозяйственных животноводческих комплексах, о мелиорации, удобрениях. Медленно и вдумчиво читал записку, одобрительно комментировал по ходу чтения. Упомянул Кулакова:
– У нас дельный секретарь ЦК Федор Давыдович Кулаков. Его уважают на местах. Хороший мне помощник.
Брежнев доверял Черненко и часто, ничего не спрашивая, подписывал заготовленные им резолюции. Или же Константин Устинович просто получал от Брежнева устное согласие и писал на документе: «Леониду Ильичу доложено. Он просит внести предложение». Все, дело сделано…
Решая кадровые вопросы, Брежнев советовался прежде всего с Черненко, который все знал о партийных секретарях, о сотрудниках аппарата, о высшей номенклатуре, в том числе весьма деликатные подробности их жизни.
Это был единственный отдел, в котором секторы был номерные: первый сектор ведал подготовкой материалов для заседаний политбюро; второй – подготовкой материалов для заседаний секретариата ЦК; третий – занимался приемом и отправкой документов; четвертый – приемом и отправкой шифротелеграмм; пятому сектору был поручен контроль за исполнением решений ЦК; шестой – это архив политбюро; седьмой – архив секретариата; восьмой – архив «особой папки».
Контроль был формальным: следили только за тем, чтобы документы исполнялись точно в срок. Когда подходил срок внесения в ЦК предложений по тому или иному пункту постановления, из общего отдела звонили в отраслевой:
– Иван Иванович, срок подходит. Как у вас?…
– Все готово, бумага у руководства на подписи. Потом в составе отдела выделили группу по работе с письмами трудящихся (впоследствии подотдел). Всего в общем отделе трудилось около пятисот человек. В основном это были технические работники.
Первый и шестой секторы, которые обслуживали политбюро, находились в Кремле – там заседало политбюро, остальные на Старой площади. Входившие в состав общего отдела архивы хранили высшие секреты государства – от военных до политических. Там находился личный архив Сталина и взрывоопасные материалы, которые таили от мира: оригиналы секретных протоколов, подписанных с немцами в 1939 году о разделе Польши и Прибалтики, документы о расстреле польских офицеров в Катыни и многое другое.
Даже члены политбюро не имели доступа к этим документам. Только два человека имели неограниченный доступ ко всем документам – генеральный секретарь, который, естественно, никогда не бывал в архиве, и Черненко, хранитель секретов партии.