Бриг «Три лилии»
Шрифт:
— Он думал, «Якобин» пишут через «Е», — подхватил Миккель.
Якобин окончательно сник.
— Я невзначай, — прошептал он. — Вышел, гляжу, а фонарь свалился…
— А мою шляпу на своей башке носишь тоже невзначай? хрипло спросил Цыган и воткнул нож в стол перец носом у Якобина.
Якобин вспотел.
— Я нашел ее у реки, — прошептал он.
— И смекнул: «Кто приметит меня в этой шляпе, рвакет домой, как из пушки, и заорет — опять, мол, злодей Цыган балует!» Мол, разве церковный сторож, черный котелок,
Якобин жалобно заголосил: — Хотите верьте, хотите нет, люди добрые, а я только потому эту шляпенку надевал, что очень уж котелок тесный!.. — Он сдернул котелок с головы и швырнул в печь. — Воротник, жилет — все жмет!..
— Хоть брюки-то оставь, — сухо заметила тетушка Гедда.
— Ну и пусть забирает меня ленсман! — всхлипнул Якобин. — Не гожусь я в церковные сторожа.
— Вот уж верно, — сказал Цыган и выдернул нож из доски.
Туа-Туа присела на корточки возле печки и повернула кочергой обгоревший котелок.
— Может, в нем что под подкладкой лежало, оттого тесный стал? — спросила она медовым голоском.
В кухне стало тихо-тихо. Якобин дернулся, точно пес от пинка.
— Я сроду не хотел их брать, — зашептал он. — Воровать в церкви — грех! А Эббер сказал — чего там, ведь Строльельм стащил рубины в польской часовне. И забрать их обратно только благое дело. Мол, святой Станислав, и святой Стефан, и еще куча святых благословят нас за это. А как добудем рубины, то можно хоть завтра в путь. Поверни шпагу другой стороной, говорит, и никто не заметит. А когда схватятся, мы тю-тю…
Но никто уже не слушал Якобина. Петрус Миккельсон натянул сапоги и послал Миккеля наверх, позвать Грилле.
— Скажи ему, чтобы ружье взял! — крикнул он вдогонку. Да поторопи — некогда, мол!
Он взял приунывшего Якобина за руку:
— Похоже, раньше, чем цирк отправится в путь, надо еще одну шкуру продубить? Ась?
Глава тридцать четвертая
ЧТО БЫЛО В СЛОНОВЬЕМ ХОБОТЕ
Сигизмунд Эббероченко сидел на лесенке циркового фургона и пришивал пуговицы к жилету. Не знал он и не ведал, что через пролив уже идет лодка Грилле. На пути к берегу плотной стеной стояли водоросли, но киль плотниковой лодки был окован латунью и резал их, как масло.
Миккель Миккельсон взял чалку, прыгнул за борт, прошел по воде последний кусок до берега и привязал лодку за ольху.
Эббер поперхнулся. На корме, охраняемый рычащей шавкой, сидел, стуча зубами, Якобин. Эбберу нужно было пришить еще одну пуговицу, но он швырнул жилет в крушинник и нырнул в фургон.
Послышался тяжелый топот, и в дверь заглянуло потное лицо Грилле.
— А ну, выходи, Эббер! Покажи — прибавился у тебя живот с последнего раза?
Эббер осклабился, точно увидел деда-мороза, но на верхней губе у него выступили капельки пота.
— О, самый господин
— Во-во, — сказал Грилле и сунул ружье в куст. — Да не шкурку, а целую шкуру… Сейчас и снимем ее! Верно, Миккель?
Плотник вытащил нож и проверил лезвие ногтем.
— Николай-угодник, спаси! — закричал Эббер и попятился к слоновьей голове.
За широкой спиной Грилле появились Туа-Туа и Миккель. Еще дальше стоял, крепко держа за шиворот Якобина, Петрус Миккельсон.
— Господин Миккельсон, господин Миккельсон, он хочет меня режет!.. — вопил Эббер, показывая дрожащей рукой на медленно приближающегося Грилле. — Сдержите безумца, господин Миккельсон!..
Нож сверкнул в воздухе. Одним ударом Грилле отсек хобот слону.
Никто не знает, ждал ли плотник, что из хобота выкатятся ему прямо в ладонь восемь польских рубинов. Одно бесспорно: того, что случилось в действительности, он никак не ждал.
Миккель увидел, как широкая спина Грилле начала дергаться, а руки закрыли лицо. Увидел, как правая рука нырнула за ворот. Левая уже скребла за пазухой.
— Ой, не надо! — кричал плотник. — Пустите, караул!..
Директор цирка Эббер издал жалобный вопль, бросился к нему и схватил хобот.
— Ах, мой чудный блошиный циркус! — заахал он. — Вы погубили его… Эберхарт, Эльза, Адольфина!..
— Уберите зверей! — орал плотник, извиваясь, словно змея в муравейнике.
— Коммен, коммен! — звал Эббер, протянув жирную руку. Вот, Адольфина, так, о, так… — Лицо его умилилось и порозовело, как у ребенка. — В свой домик, — сюсюкал он. Эберхарт, Адольфус, Сергей… мои дорогой птенчик!
Быстрым движением он воткнул на место пробку и вставил хобот в зияющую пасть слона. Потом обернулся, и черные усы его задрожали от гнева.
— А теперь вы, возможно, сказать, что значит сей вторжений у честного человек!
Пока Эббер собирал своих прыгучих артистов, Петрус Миккельсон зачем-то обошел фургон. И, когда он снова заглянул внутрь, лицо у него было крайне любезное и почтительное. Только кадык как-то странно шевелился.
— Господину Эбберу ведомо, что церковная кража карается пожизненным заключением? — глухо пробурчал кто-то за спиной дубильщика.
Эббер испуганно обернулся и уставился в злые слоновьи глазки.
— Кто… кто был это? — произнес он с ужасом.
— Ась? — спросил Миккельсон-старший с простодушным видом. — Вы что-нибудь слышали, дети?
— Я — ничегошеньки, — сказал Миккель.
Якобин приготовился упасть в обморок. Боббе рычал и грыз что-то за крушинником.
— Может, это слон? — спросила Туа-Туа медовым голоском. — В некоторых цирках есть говорящие слоны.
— Впрочем, коли вернешь рубины и покаешься в своих прегрешениях, то отделаешься отсечением головы, — пророкотал голос из слоновьей пасти.