Брик-лейн
Шрифт:
— Я подумала, что вы хотите…
— Да, да. Ты подумала, что я хочу. Я знаю. Как же так, скажи мне, почему в наши дни молодежь совсем не слушает старших?
Сын Номер Один и Сын Номер Два стали за диваном. На первом — персиковый джемпер с круглым вырезом и с волосами на груди вместо воротника. Расстояние между носом и верхней губой непривычно маленькое. В результате лицо у него вечно насупленное, как будто он на каждом шагу ждет, что обидят. И ошибается. Брат его, наоборот, похож на гения. Лицо как у политика: внимательное, напряженное, скрытное, хитрое. В глазах теплится любовь
Миссис Ислам оглядела сыновей. Закрыла глаза.
Назнин налила чай.
Наверху заработал телевизор. Зааплодировала аудитория. Два неясных стука, какое-то бормотание, снова аплодисменты.
— Я принесла кое-что для девочек, — сказала миссис Ислам.
Она открыла глаза и махнула рукой Сыну Номер Один.
Сын Номер Один открыл большую черную сумку.
— Они здесь.
Закрыл сумку.
Мать беззвучно и крепко выругалась. Прижала руку ко лбу.
— Пусть сначала деньги отдаст.
У Сына Номер Один губы вытираются о нос.
— Идиот! Дубина! Придурок!
Слова у миссис Ислам вылетели как отравленные дротики.
— Сначала обзаведись мозгами, а потомбудешь ими пользоваться.
Закашляла. При каждом кашле ноги у нее поднимались с ручки дивана.
Сын Номер Один смотрел прямо перед собой, лицо такое же пустое, как голова.
Сын Номер Два схватил сумку с лекарствами. Выудил оттуда две маленькие коричневые склянки с белыми ярлыками предписаний. Миссис Ислам отсыпала себе пилюль и медленно их разжевала. Зубы у нее клацали. Горький порошок запила глотком сиропа от кашля.
— Девочки, — скомандовала она Сыну Номер Два.
Из материнской сумки Сын Номер Два вытащил два набора колокольчиков на щиколотки. Позвенел ими у одного уха, у другого.
Миссис Ислам выразительно на него посмотрела.
— Так, безделица. Небольшой подарок от старой знакомой.
Слова вырвались короткими вздохами, она прижала руку к груди, словно так их можно остановить.
— Как у них дела? Можешь мне не рассказывать. Они не хотят уезжать. Только и знай волнуйся за них за всех. И так всю жизнь.
И она глубоко вздохнула.
— Поверь мне, так — всю жизнь.
— Я собиралась навестить вас, — сказала Назнин.
Но миссис Ислам продолжала думать о своем. Вся прическа у нее сбилась оттого, что головой она лежала на диване. Волосы превратились в седой распущенный пук. Какие сухие, как они вообще на голове держатся.
— Раз ты сегодня уезжаешь, значит, на марш не успеешь, — сказал Сын Номер Два и свое умное лицо обратил к Назнин.
— Да, рейс позже, но я все равно не пойду на марш, — Назнин огляделась, — слишком много дел.
— А мы пойдем, — сказал Сын Номер Один, — там будет классно.
— Хорошо бы, — ответил Сын Номер Два. Он погрозил пальцем, на лице появилось уверенное выражение, чтобы окружающие поразились его необыкновенной проницательности. — Повеселимся.
— Повеселимся? Я сейчас тебе
Миссис Ислам подняла голову и облокотилась на диване:
— Все у нас теперь ходят по округе, маршируют, маршируют, маршируют. Занятия себе получше найти не могут. Кто, интересно, выйдет маршировать против них? Пара-тройка смутьянов, которые кидают свои грязные листовки нам под дверь. И почему никто их не отловит и не надает хорошенько по шее один раз? Зачем ходить на эти сборища, марши, марши, марши. Вот что я вам скажу. — И она помедлила. — Вот что я вам скажу. Завтра там будет с десяток белых, не больше. Не больше десятка.
И снова положила голову на ручку дивана. Назнин слышала ее дыхание. Каждый вздох вырывался неохотно. Сколько еще будет таких вздохов? Сколько же надо смелости, чтобы прекословить этой умирающей женщине.
— Вот что я вам скажу, — сказала миссис Ислам, глядя в потолок. — Остальные не придут, потому что у них и так дел полно. Они деньги зарабатывают, их больше ничего не волнует. Нет, не будет никого. Они не придут, потому что не боятся. Они нас не уважают. С чего бы им нас бояться?
Миссис Ислам принялась тереть бедро, и Сын Номер Два, не сгибаясь, подал ей спрей от растяжений. Миссис Ислам обрызгала им все сари без разбора.
— Так вот, если бы у нас были деньги, — продолжала она, — сразу бы все заметили разницу. Вот квартал на Альдер-стрит, районный совет его продал. Знаете, сколько там теперь квартир? Восемь! И каждая, как поле для крикета. В каждой по одному, по два человека. За что нас уважать, нас по десять человек в комнате. Не пойдут они на марш. Одна головная боль. А если захотят, чтобы мы отсюда убрались, то с помощью денег нас выселят.
— Только не нас с тобой, да? — сказал Сын Номер Один. — Это мы сперва их без шиша оставим.
Миссис Ислам вытащила носовой платок из рукава и сплюнула в него.
— Сказала же тебе мать, чтобы ты молчал, — сказал Сын Номер Два.
Назнин посмотрела на братьев. Ходят слухи, что у них паб на Степни-Грин. И по слухам, по воскресеньям с утра в пабе танцует женщина и снимает с себя одежду. Говорили еще, что у англичан такая традиция. И мужчины идут в паб с утра в воскресенье, потому что их туда отправляют жены, которые хотят приготовить обед и убраться в квартире. Чтобы муж не мешался под ногами, его отправляют полюбоваться титьками другой женщины. У Сына Номер Один еще выше поднялась губа, словно он еще сильней обиделся. Еще есть слухи, что у Сына Номер Один белая подружка и двое сливочно-белых детей. А Сын Номер Два сидел в тюрьме то ли за разбой, то ли за жульничество, то ли и за то, и за другое.
Слухи окружают их со всех сторон, но лицом к лицу они со слухами никогда не сталкивались.
— Двести фунтов, и закончим разговор, — сказала миссис Ислам, все еще глядя в потолок.
Наверху кто-то шагами мерил комнату.
Разговоров не слышно только об одном: об этих денежных займах.
Сын Номер Два вышел из-за дивана. Он стал рядом с сервантом, заложив руки за спину.
— Сколько у вас занимал мой муж?
— Что? — переспросила миссис Ислам. — Да, двух сотен будет достаточно.