Бриллианты из текилы
Шрифт:
Вроде бы у Осли в глазах появляется отблеск надежды. Нет, понимаю я, это блеск подозрительности.
– И как ты собираешься это провернуть? – спрашивает он.
– Мы продадим твой технологический процесс картелю.
Его явно не радует такая перспектива, и он кривит губы.
Ты кретин, вот что говорит изгиб его губ.
– Я вижу тут две проблемы, – говорит он. – В-первых, как это помешает им убить меня, вместо того чтобы дать денег?
– У тебя должна быть страховка. Ты должен задокументировать процесс и отдать его тем, кому ты доверяешь, на случай если
Он ехидно ухмыляется.
– Типа, тебе?
– Нет, – отвечаю я. – Я никакого желания не имею в это ввязываться. Да и все равно ничего не пойму.
– Еще бы. Поскольку ты даже не понял того, что я тебе до этого сказал. Процесса еще нет. Я еще не сделал никаких наркотиков, только теорию разработал. Все теории, которыми я руководствовался, есть в Интернете на форумах, посвященных веществам. Мне просто нечего продавать!
Я осмысляю его слова.
– Что ж, но мы можем сказать, что у тебя есть полное описание процесса. И получить деньги за то, что никому его не откроем.
Осли вскакивает с кровати и начинает расхаживать по комнате, размахивая руками.
– Сказать кучке преступников-убийц, что я изобрел процесс, которого на самом деле нет? И ждать, что они мне денег заплатят, чтобы я его никому не открыл?
– Ну, ага.
– Это безумие!
Я уже почти готов с ним согласиться. Да, это не самая гениальная идея. Но он продолжает орать.
– Ты вообще обо мне ничего не знаешь! – кричит он. – Я верю только в одно – в свободу!
Понятия не имею, какое отношение все это имеет к свободе, но Осли начинает сам это расказывать.
– Я не собираюсь зарабатывать деньги на своих идеях! – кричит он. – Меня не интересуют патенты, авторские права и торговые марки!
Последние слова он чуть ли не выплевывает.
– Все, что необходимо, – свобода использовать технологию и сама технология! Вся техника станет принадлежать людям бесплатно, всем, кто захочет ее использовать, безо всяких засранцев, стоящих и собирающих со всех деньги!
– Даже если из-за этого ты погибнешь? – спрашиваю я.
Глаза Осли сверкают сквозь толстые стекла очков совершенной уверенностью.
– Если я умру, технология все равно будет открыта! Кто-нибудь выяснит, как это делать! Люди будут делать лекарства и наркотики у себя дома! Это неизбежно, точно так же, как люди научились подсоединять компьютеры к телефонным линиям и изобрели Интернет!
– Ага, и тот, кто найдет ответ, получит тонну денег, – говорю я.
Осли глядит на меня с высоты абсолютного морального превосходства.
– Эта информация должна быть бесплатной, – говорит он. – И я сделаю ее бесплатной.
Похоже, что последнее, в чем я нуждаюсь этим вечером, так это в лекции яростного самовлюбленного чудика. Напомнив себе, что я очень высокого роста, выгляжу, как Клингон, что я убийца, я уже собираюсь встать, схватить Осли, швырнуть его на пол и объяснить ему, что он сделает все, что я скажу, иначе я его долбаной тупой головой в мяч поиграю.
Но я этого не делаю. Ведь на самом-то деле я не такой.
Я просто ухожу вместе с телохранителями, возвращаюсь в свою
Три раза с кем-то сексом позаниматься – так и до серьезных отношений недалеко. И я решаю, что больше не буду с ней встречаться.
– Я хочу сделать все круче, – говорит мне Хэдли. – Я хочу, чтобы ты тут, на хрен, играл по полной, Шон.
Когда Хэдли исполняет свои обязанности режиссера, сидя под навесом или тентом в окружении мониторов, разговаривая с подручными через гарнитуру или мегафон, он перестает быть кривляющимся и дергающимся истериком, таким, каким он является все остальное время. Когда Хэдли ведет съемку, он в своей стихии. Он властен, решителен и спокойно говорит тебе, чего он хочет.
Хотя он все равно придурок.
Ладно, сейчас я потерплю указания. Лучше они будут исходить от режиссера съемок, который знает, как разговаривать с актерами, чем от того, кто изображает Иегову, сидя в маленькой комнате со своим баристой, мачиато и комплексом Наполеона. Пусть все будет так, как есть.
На самом деле я в глубочайшей депрессии. Миссис Треваньян гробит фильм, фильм угробит мою карьеру, и я уже не жду окончания съемок.
Я знаю, что должен быть живым воплощением быстроты, дерзости и профессионализма, что должен отдать все и быть рад, просто потому, что мне еще дают работать, но начинаю сомневаться в том, что получу за это хоть какое-то вознаграждение. Я всю жизнь был упорным профессионалом – даже людей убивал, – и досадные помехи типа миссис Треваньян и безымянных снайперов «Триколора» не отнимут у меня этого счастья.
Внезапно я задумываюсь насчет того, с чего это я решил пойти на первую роль. Я никогда не играл главных героев. Да и работа в кино и на телевидении требует разной актерской игры.
Звезды телевидения спокойны. Даже если их персонажи не особенно восхитительны, они воспринимаются людьми с симпатией, по-соседски. В конце концов, они те, кого вы каждую неделю к себе домой приглашаете. Если они вам не нравятся, вы просто не будете смотреть их фильмы.
Кинозвезды, напротив, страстны. Им надо гореть очень ярко, чтобы заполнить собой экран в десять метров высотой и удерживать внимание переполненных кинотеатров.
Вот почему очень немногие звезды телевидения успешно переходят в кино. Это требует от них не только иных умений, но и иного личностного подхода. Вместо дружеского отношения здесь требуется властное.
Аналогично, некоторые кинозвезды просто слишком масштабны для телевидения. Джек Николсон приковывает к себе взгляд в кино, но ты не станешь раз в неделю смотреть по телевизору фильм с его участием. Телевидение просто не вместит громаду его личности.
Мне кажется, у меня неплохо получается сниматься в кино. Все, конечно, говорят, что я крут, но никто ведь не скажет тебе откровенно, хорошо ты играешь или плохо. Я мог бы взяться сам просматривать отснятое, но для такого у меня никогда не хватало уверенности в себе.