Бритва Оккама
Шрифт:
Мона непонимающе нахмурилась, потом, выгнув спину, стянула платье и бросила его на вымощенный плиткой пол. Прижала свои тяжелые и крепкие груди к груди Ари и закинула руки ему за спину. Все более настойчиво она царапала его бедра, плечи, затылок.
Вдруг ее рука замерла у него на груди. Она медленно потянула за ремень, к которому была пристегнута кобура.
— Ты никогда не расстаешься с оружием? — насмешливо прошептала она.
Ари шагнул назад, снял кобуру и положил ее на пол как можно дальше от них.
Мона взглянула на револьвер.
— Боишься, что я им воспользуюсь? —
Вместо ответа он снова прижался к ней.
— Возьми меня, — шепнула она ему на ухо.
Ари не двигался. Отрывисто дыша, он в растерянности смотрел ей прямо в глаза, не в силах пошевелиться.
А что, если это она? Если это правда она? Как она вела себя с другими? Нападала не сразу? Доходила до конца? Не ждет ли она минуты, когда он будет наиболее уязвимым?
Мона погладила его по щеке.
— Возьми меня, — снова шепнула она.
Медленно повернулась боком к двери, не сводя с Ари глаз. Прислонившись левым плечом к дверному косяку, правой рукой схватила его за бедро и притянула к себе.
Не в силах удержаться, Ари подчинился ее воле. Они занялись любовью прямо у двери, сперва медленно, потом все больше ускоряя темп. При каждом толчке Ари сливался с нею еще сильнее и все же не мог до конца избавиться от сомнений. Даже в минуты страсти его не покидала мысль, что Мона — убийца. А может быть, страх только усиливал его пыл. Захваченные мгновением, все ускоряя ритм, они полностью растворились друг в друге. Наконец, одновременно вскрикнув, они достигли пика наслаждения.
Задыхаясь, обливаясь потом, потрясенные, они еще несколько долгих мгновений прижимались друг к другу. Потом Мона высвободилась и улыбнулась ему удовлетворенно, почти насмешливо. Расслабленной походкой она направилась в гостиную, по дороге подобрала свое смятое платье, тут же надела его, села на диван и закурила одну из своих сигарет с запахом ванили.
Сбитый с толку Ари застегнул пуговицы на джинсах и опустился на пол, привалившись спиной к двери. Пытаясь собраться с мыслями, он вынул сигарету и тоже закурил, выпуская длинные завитки дыма.
Так они курили, пока молчание не стало неловким. Снаружи под порывами ветра гнулись деревья, перед окнами кружились снежные хлопья. В голове у Ари роились тысячи вопросов, которые он хотел бы задать этой странной женщине, но он не сумел выговорить ни одного. Сказать по правде, у него было много причин чувствовать себя полным идиотом. Потому что он хотя бы на минуту вообразил, будто Мона преступница, а еще потому, что так легко поддался ее чарам.
И тут перед его внутренним взором возникла Лола. Она смотрела на него со слезами на глазах. Он зажмурился и спрятал лицо в ладони.
47
Это был великолепный особняк в южном предместье Парижа. Из белого тесаного камня, с квадратной башней справа, он высился посреди заснеженного парка. По северному фасаду дома на высоте верхнего этажа, слегка выдаваясь вперед, шла терраса, окруженная белой балюстрадой. Окна на первом этаже, широкие и высокие, как двери, выходили на крыльцо, протянувшееся вдоль всей передней стены.
Два десятка шикарных машин — длинные черные
Внутри вот уже полтора часа шел прием, достойный дипломатических раутов, на которых гости, отбросив всякий стыд, набивают живот за государственный счет. Это чересчур идеальное празднество отдавало едва ли не анахронизмом. Приглушенная музыка, птифуры, бокалы шампанского на серебряных блюдах, безупречные официанты, белоснежные скатерти: этому чисто мужскому собранию не хватало разве что женщин в вечерних туалетах и сверкающих драгоценностях.
Вечер проходил в самом просторном зале особняка, чьи высокие окна смотрели на зады усадьбы. Четыре небольшие хрустальные люстры окружали пятую, самую внушительную, лившую волны мягкого золотистого света. На стенах, покрытых резными деревянными панелями, висели высокие зеркала в позолоченных рамах, отражаясь друг в друге, они продолжали роскошную перспективу до бесконечности.
Куда бы ни падал взгляд, всюду царили богатство и изобилие: белый мрамор огромного камина, безделушки из тончайшего фарфора, сияющий паркет, расписная лепнина на потолках, позолота, картины, деревянная мозаика… Нигде ни малейшего изъяна.
Тридцать гостей расхаживали от одной буфетной стойки к другой, сбивались в группки, расходились, сходились и снова расставались посреди взрывов хохота, восхищенного шепота и звона бокалов. Они курили трубки, импортные сигареты, гаванские сигары, лакомились канапе и птифурами, много пили в беззаботной атмосфере, контрастировавшей с их строгими темными костюмами.
Снаружи валил густой снег, словно плотный занавес, отрезавший их от мира.
Лишь поздно вечером через широкие главные двери в зал вошел Альбер Крон. Тишина волнами распространилась среди гостей, все взоры обратились к нему. Он поднялся на возвышение, где его уже ждали трибуна и микрофон. Позади него от пола до потолка простирались два узких пурпурных полотнища, в центре которых красовался символ их общества. Черное солнце.
— Друзья мои! Что за радость видеть вас вместе! Здесь собрались почти все. Не беспокойтесь, я не стану утомлять вас длинной речью, ведь вы уже начали поднимать тосты, и я горю желанием присоединиться к вам. И все же я хотел бы сначала сказать вам несколько слов. Прежде всего… Эрик? Вы здесь?
Приподнявшись на цыпочки, этнолог оглядел зал. Темноволосый мужчина, с которым он регулярно встречался в городе, отделился от группы гостей и помахал ему рукой.
— Ах, вот и вы! — кивнул ему Крон, улыбаясь. — Друзья мои, мне бы хотелось лично поблагодарить щедрого мецената, чья помощь, как вам известно, сыграла решающую роль в разработке нашего плана. Я не могу отказаться от мысли, Эрик, что встреча нашего ордена с таким человеком, как вы, не была случайной, ей мы обязаны провидению, которое рано или поздно должно было себя проявить. Как бы то ни было, мы счастливы видеть вас в наших рядах сегодня вечером.