Бро
Шрифт:
И ловкие женские руки переложили покупки в цветастую сумку из пленки. Марлен с сомнением взялся за ручки, ожидая, что те растянутся и лопнут, но нет, держат…
До знакомого дома он доехал на маршрутке. Благо, что мелочь сыскалась в кармане. По дороге выяснилось, что шоферюга-кавказец и карточками брал, прикладывая те к крошечному кассовому аппарату. Будущее!
Заперев за собою дверь квартиры, Осокин обрадовался, что дома никого. Обессиленный, измочаленный, он чувствовал сильнейший позыв к одиночеству.
«Чайку бы… — ворохнулась мысль. — И поесть…»
Упрямо махнув головой, Марлен
«Его, главное…» — усмехнулся Осокин, и прошлепал в кабинет.
Ага! Не такой уж и разгильдяй Игнат Батькович! Вон, какую инструкцию накатал! Так, что тут… «Телефон»… Угу… «Микроволновка»… «Стиралка»… «Телик»… Угу, угу… «Компьютер»… В скобках: «ЭВМ». Вот!
— Ага…
Весь процесс Игнат расписал по пунктам — и сделал приписку красной пастой: «Марлен, Интернет — это большая, всемирная помойка, где полно дряни, гадостей и брехни. «Википедией» пользуйся осторожно, ее составляли, в основном, антисоветчики. Начни с моего блога. Зайди на сайт…»
Осокин лишь головой покачал. Сколько же тут всего… Голова и так уже от впечатлений пухнет, а ведь это только начало…
Тщательно сверяясь с инструкцией, Марлен дождался, пока «комп загрузится», и кликнул «мышкой» по нужной «иконке».
Высветился «сайт» с «блогом» Игната Вагина. Заголовки в длинном перечне надрывно вопрошали: «Генсек Горбачев — предатель или слабак?», «Кто развалил СССР?», «Перестройка — диверсия или буржуазная контрреволюция?»
Осокин с тоской и отчаяньем погружался в смрадные тайны грядущего. Мечты о бескрайних садах и миллиардах веселых, гордых коммунаров, населяющих прекрасный Мир Справедливости, развеивались зловонным дымом…
…Заиграл телефон, высвечивая смеющееся девичье лицо. Поглазев и не найдя кнопки, Марлен ткнул в зеленый кружочек. Угадал…
— Алло?
— Ти-ик… — расстроенно заныла Маринка. — Ты дома?
— Ага! У меня отгул… А что случилось? — встревожился он.
— Да тут… — на другом конце связи натужно засмеялись. — Еще одно желание исполнилось — наша группа едет в Новосибирск на целую неделю. В Академгородок! Там и токамак, и все…
— Мариночка, — мягко заговорил Осокин. — Мечта — прежде всего. Езжай, и не думай ни о чем! А я буду тебя ждать.
— Правда? — вздохнул телефон.
— Правда.
— Ты — моя мечта…
— А ты — моя. Видишь, как мы всё хорошо устроили? Обе мечты сбылись!
Марлен услышал нежный, переливчатый смех.
— Только дождись меня, ладно?
— Ладно.
— Ну… Пока, пока! Чмоки-чмоки!
Телефон смолк, и только фотка Марины продолжала зазывно улыбаться. Потом погасла и она.
Понедельник, 10 апреля 1967 года. День
Приозерный, улица Ленина
Ручки-крутилки на дверце сейфа напоминали те, что я видел однажды в командировке, на дальней станции, у ячеек камеры хранения. Проворачивались они туго, с отчетливыми щелчками, а в окошках менялись буквы и цифры. «В1410».
Дверца клацнула, поддаваясь. Ага… Тощая стопочка пятирублевок…
— Вам письмо… — пробормотал я, надрывая плотную коричневую бумагу. Имею право, на конверте размашисто выведено: «Игнату Вагину».
На стол выпало письмо и фотки. Одна, которая побольше, изображала коллектив редакции газеты «Знамя труда». Толстячок с лысой круглой головой подписан сухо и кратко: «Главред Иван Трофимыч Коняхин. Отходчивый». Худенькая девушка с кукольным личиком и нелепым шиньоном: «Зиночка Ергина, ответсек. Глупая, но добрая». Ага… И водитель давешний, вот он — «Алик Стружков. Левачит, но надежен». Ну, пусть себе левачит. Главное, что надежный… А, кстати!
Я вернулся в прихожую, и порылся в планшете. Пухлый блокнот сам раскрылся на нужной странице.
«10.04.67. В 16.00. Хлебозавод. Заметка о передовике, водителе хлебовозки Селезневе П.С. Сделать к 13-му числу».
– Сделаем… — вздохнул я. — Чего ж не сделать…
Я взял со стола треугольный флакон одеколона «Бахчисарайский фонтан». Вон оно, чем воняло…
Меня потихоньку накрывала тоска по Маринке, и я не сопротивлялся. Хоть повздыхаю, коли не получается обнять…
Зря я не верил, что влюбиться — это не для меня. Ага… Природа не спрашивала, и не выкликала желающих. Вколола в миокард ту самую стрелу, насадила, как мотылька, и трепыхай крылышками, смертный…
А я счастлив! Даже сейчас, разлученный со своей половинкой непроходимым полувеком времени.
Не верю просто, что здесь и сейчас я навсегда! Так не должно быть, ибо слишком жестоко.
Раздумывая о тайнах «попаданства», я незаметно вышел к кухне — голодная утроба привела. В урчащем холодильнике обнаружилась холодная картошка в мундирчиках, и жирная селедина, порезанная на куски, усыпанная колечками лука и сбрызнутая «постным» маслом.
— Ух, ты… — порадовалось мое нутро. А хлеб?
Полбулки обнаружилось в белой эмалированной хлебнице. Что-то типа «Подольского». Вроде, и не свежий, а пахнет то как!
С удовольствием пообедав — амурные страдания вовсе не лишили меня аппетита — я заварил себе чаю. «Грузинского», II сорта. С подозрением заглянул в фольгированную пачку — опилок нет. Может, не разбаловались еще кавказские чаеводы, не гонят сверх плана три верхних листочка вместе с тремя сучьями?
Да нет, нормально… И пахнет. Электрочайника, правда, я не нашел, но кипятильник, сунутый в трехлитровую банку, подсказал принятый здесь метод. Сойдет. Даже пачка печенья нашлась — настоящего, без этой чертовой «пальмы».
Хрумкая печенюшки, я задумался. В лидеры никогда не рвался, но так уж вышло, что в нашей паре с Марленом роль ведущего выпала мне. И, получается, что всякий раз, когда происходит эта загадочная темпоральная рокировка… Сто-оп…
Невнятное наблюдение задело краем мысль, отложив любопытную особенность — всегда перед тем, как ухнуть в прошлое, меня одолевала сильная эмоциональная встряска.
Ярость — тогда, в потасовке. Отчаяннейшая, свербящая досада при встрече с Мариной. Страсть, когда вместо нее занимался любовью с Аленой. Наконец, сегодняшние боль и злость.