Броня из облака
Шрифт:
К счастью, профанам вполне доступно бескорыстие, вопреки тому, что нам столько лет внушает либеральное лакейство, — это очевиднее всех сегодня демонстрируют спортивные болельщики. Но восторг, повсюду сопровождавший создателя теории относительности, пожалуй, был недостижим даже для футбольных и эстрадных звезд. «Прагматичные» американцы бежали за автомобилем Эйнштейна, чтобы только дотронуться до священного бампера; изготовители гигиенических средств и алкогольных напитков заманивали его суммами, превосходящими тогдашнюю Нобелевскую премию, только за то, чтобы он с похвалой отозвался об их продукции: они понимали, что их потребителю будет лестно соприкоснуться с гением хотя бы и в столь опосредованной форме.
И
Фантастический социальный успех теории относительности наводит на чрезвычайно важную догадку: авторитет науки основывается не на том, что она создает полезные вещи, а на том, что она поражает воображение. Все изобретатели электрических утюгов давно забыты, но живет и побеждает мифический образ Эйнштейна, потрясшего мир чудом и тайной, сотворившими и невиданный авторитет. И когда сегодня ученые мужи надеются вернуть утраченный престиж науки стандартными средствами общественного воздействия — подкупом и угрозами, то стараясь доказать свою экономическую полезность, то заговаривая о создании собственной партии, — они забывают о самом эффективном третьем пути — пути очарования, формирования коллективных мифов. Гонясь же за ординарностью, пытаясь уподобиться металлургам и генералам, ученые обречены окончательно затеряться за их несопоставимо более широкими спинами.
Научные грезы не могут выжить, не сделавшись частью грез художественных, не опираясь на чудо, тайну и авторитет. Но увы — очаровывать может лишь тот, кто сам очарован…
Похоже, дело и впрямь не столько в недостатке каналов массовой информации, уделяющих внимание науке, сколько в нехватке людей, способных изображать науку как захватывающее приключение, как волшебную сказку, — это говорю не я, это Мария Кюри. Или такие люди все-таки есть, но именно они-то и нежелательны для властителей экрана, желающих блистать самим? Имел же Александр Гордон собственную программу — и сумел-таки подтвердить, что наука есть беспредельное занудство.
Городу и миру нужны не просто ученые-профи — нужны ученые-поэты, способные не только изложить суть открытия, но и умеющие сначала пережить, а потом и изобразить его чарующей сказкой. Нужны не просто крупные открытия, крупные ученые — нужны открытия-легенды, люди-легенды. Но мы не только не создаем новых легенд — мы забываем старые.
Кажется, ни одно СМИ не заметило и дня рождения Норберта Винера (26 ноября 1894). А ведь по историческим меркам совсем недавно, в год его смерти (1964), каждый культурный человек твердо знал, что сталинские философы заклеймили кибернетику лженаукой, а потому кибернетика, наука об управлении и связи в животном и машине, есть нечто бесспорно великое и абсолютно безупречное. «Может ли машина мыслить и чувствовать?» Разумеется — чем мы лучше машины? Потребовались годы, чтобы пишущий эти строки понял: самая многосложная и утонченная машина руководствуется тем, что есть, а человек живет тем, чего нет. Человек живет не в мире фактов, а в мире выдумок, и управлять им, управлять его желаниями может лишь тот, кто управляет его фантазиями. Это не говоря уже о том, что человеческий мозг по сложности равен всей открытой нашему восприятию вселенной, ибо все, что мы о ней знаем, поставляет нам наш мозг, — у которого, стало быть, хватает на это средств. Да и вообще, чтобы
Подозреваю, что без поражающей воображение грезы о человекообразной машине не было бы и прорыва в вычислительной технике, роботизации, — в создании кибернетической сказки и заключается главная заслуга Винера перед человечеством. И все же кибернетику нельзя назвать лженаукой — прежде всего потому, что она, в отличие, скажем, от фрейдизма или марксизма, ничего и не утверждает, не дает для управления и воспитания людей никаких конкретных рекомендаций, которые можно было бы оспорить, — кибернетика всего лишь присваивает известным вещам новые названия. Велик ли выигрыш вместо «действовать по обстановке» сказать «действовать по принципу обратной связи» или назвать информацией все, что мы воспринимаем, — от хрюканья свиньи до «Лунной сонаты». А вот вопрос «Как управлять волей и фантазией человека?», похоже, просто никогда не приходил Винеру в голову.
На человеческую волю и фантазию хотя бы в какой-то степени воздействует искусство, как институционализированное, так и диффузное, растворенное в каждом нашем эмоциональном слове, в интонации, взгляде, жесте, в каждом поступке, рассчитанном на то, чтобы произвести впечатление, — воздействует, что говорить, слабовато, но — гораздо сильнее всего остального. Воздействовать на желания человека можно, пожалуй, даже единственным способом — потрясая его воображение. Общество, не способное потрясать сердца своих граждан, не может ими управлять. Однако сегодня на смену той палаческой сказке, что человеческими желаниями управляет страх, явилась сказка торгашеская: человеческими желаниями управляет корысть. Кажется, чиновный люд, отвечающий за науку, и вправду верит, что науке не требуется ничего, кроме финансовых вливаний.
И вот тут-то небезынтересно перечитать не наукообразные кибернетические, а простые человеческие размышления Винера — истинного классика как чистой, так и прикладной математики XX века. В период финансового бума конца двадцатых его воротило с души, оттого что некоторые младшие его коллеги более внимательно следили за курсом своих ценных бумаг, чем за курсом лекций, которые они читали. Молодой Винер мечтал, что финансовый спад научит людей ценить глубину мысли и благородство поступка, а не только жирный пирог. Однако разразившийся кризис начал губить и банки, и научную работу, и моральные принципы. Ибо любовь к чему бы то ни было не порождается ни богатством, ни бедностью.
И любовь к футболу, и любовь к математике в человеке может пробудить лишь другой человек, проникнутый этой любовью и обладающий поэтическим даром для ее выражения: ученых рождают поэты, а не финансисты. С началом Второй мировой войны, когда американское государство бросило на «оборонку» неслыханные средства, науку наводнили «авантюристы, становившиеся раньше биржевыми маклерами или светочами страхового бизнеса». Именно они и у нас отдались своему истинному призванию, когда наука перестала быть жирным пирогом. И если бы только они…
«Среди нас были педанты, любители спиртного, честолюбцы, но при нормальном положении вещей мы не ожидали встретить в своей среде лжецов и интриганов». «Мы живем в эпоху, когда соображения выгоды играют настолько исключительную роль, что подавляют все остальные». «Научные традиции, как рощи секвойи, могут существовать тысячи лет; древесина, которую мы потребляем сейчас, — результат вложений, сделанных солнцем и дождем много веков назад». И что же предлагает изобретатель науки об управлении всем на свете, чтобы побудить людей сделаться солнцем и дождем для будущих поколений? Коллективизацию!