Бронзовая Сирена
Шрифт:
— Сирену?
— Вы ее видели?
— Еще нет.
— Его находки — амфоры, балласт (там, в бухте, балласт античного корабля) заставляют меня, хотя планы были другие, серьезно заняться работой в бухте… Я хочу, я должна там работать.
— Но акваланг требует специальной подготовки.
— Мария хороший ныряльщик, — твердо сказал Бирюков. — Правда, в технике не очень смыслит…
— Мария, простите, а вы не боитесь?
— Я не люблю работать под водой. Одно дело — когда просто купаешься, и совсем другое — когда нужны сосредоточенность,
— Я вообще не хотел, чтобы она работала в бухте… И Володя паникует, чертовщину несет… — выдавил Бирюков.
— Никто не говорит, что там теперь приятно работать. Все-таки человек умер, как бы я к нему ни относилась.
— Вы были не в ладах с Георгием?
— Да.
— Из-за чего, если не секрет?
— Какие здесь секреты? Он был… В общем, не считался он ни с кем…
Бирюков и Левина ушли. Какое-то время я сидел, мучительно осознавая свою беспомощность.
Все было гладко. Не зацепиться. И, похоже, Георгий умер естественной смертью, а прочее казалось только следствием разболтанных нервов.
Так я себя уговаривал и даже рот открыл сказать Васе, чтобы собирался домой. Но тот, потягиваясь, заявил, что пойдет готовить постели, а я тут без него чтобы не обижал Сербину, потому как она, во-первых, нервная, а во-вторых, ей и без меня несладко.
Потом Василий нежно погладил брюшко и, обращаясь к столу, пробурчал длинно и невнятно нечто насчет «фанатика-шефа», который теперь непременно будет докапываться до какой-то «абсолютной» истины, хотя ее в природе не существует, потом еще что-то в этом духе и закончил скорбным сожалением, что мне достались такие слабые сигареты.
«Фанатик-шеф», то есть я, злобно закашлялся и пошел на южный берег, к пляжу.
Там я стащил мокрую рубашку, отвратительно жаркие брюки и, соорудив из всего этого что-то вроде подушки, лег и уставился лицом в пространство.
Здесь меня и нашла Сербина.
Время после ужина и до отбоя — самое лучшее время. Любой подтвердит. И еще светло — август на дворе.
Отдал полпачки сигарет Матвею Петровичу — пусть немного нервы поуспокоит. Жалко, конечно, — фиг с него сдерешь, — но так лучше. Законники всегда мешают делу, Матвей хоть из лучших, но тоже не подарок; здесь же, на пятачке, столкновения неизбежны.
Сербина — с нею я тоже хотел побеседовать — стреляет глазами в его сторону. Сейчас найдет предлог или «сорганизует» ситуацию, и пойдет за ним.
Пусть.
Я подошел к палатке, где негромко переговаривались Мария с Бирюковым, и поскребся в брезент:
— Можно?
Нет, в палатку нельзя. Выбрались наружу, привычно пригибаясь и придерживая полог. Бирюков тут же проворчал, что-де милиция вежливая пошла, спрашивает и извиняется. В ответ я только шутливо посетовал, что вот не захватил служебный кабинет, чтобы вызвать их повестками
Обрадовал бы их мой кабинет…
— Скажите, Мария Семеновна, почему вы занялись археологией?
Бирюков хохотнул, а Мария переспросила чуть удивленно:
— Что, не женское дело?
— Не знаю, — сказал я, присаживаясь на складной брезентовый стул. — На мой взгляд, не женское. Экспедиция, раскопки, палатки, небось, полгода вне дома…
— «Пахать» приходится, — поддакнул Бирюков.
— Ничего особенного, — медленно выговорила Мария, чуть опустив густые, будто наклеенные ресницы. — В поле лучше, чем в городе. Боюсь только, что скоро и на такую поисковую группу карбованцев не хватит.
— А вы не ответили.
— Зачем вам? Это же дело личное.
— И все же?
— Интересно было. Да и сейчас интересно. Таких мест, как наше Причерноморье, на земле раз-два и обчелся. Мне вообще казалось когда-то, что все, что называют периферией и провинцией, наоборот — центр жизни, — улыбнувшись, Мария стала по-настоящему красивой. Словно раскрылось ее лицо, высветились сквозь смуглую кожу и резковатость лепки древние незатухающе женственные черты. И глаза вспыхнули, серо-синие.
— Но вы так и не сказали, что вас привлекает в археологии.
— Это что, продолжается допрос?
«Допросов ты не видала, барышня», — подумал я.
— Нет, конечно. Просто выяснить еще кое-что хочу для себя.
— Например?
— Например, почему Георгий Мистаки стал археологом, а не, к примеру, десантником. А спросить у него, простите, никак.
— Но я — совсем другое.
— Вот именно.
— Почему стал — не так сложно… И не во всем мы контрастны. Начинали примерно в одно время — конец семидесятых, разгар застоя. В десантники его бы не взяли. Мы же с ним инвалиды по пятой графе, греков тоже не везде жаловали…
Тень проплыла по загорелому лицу, и печаль задержалась у глаз.
— У меня это, пожалуй, призвание, а он… Знаете, когда некуда деться, археология — удачное занятие.
— Со временем у нас неплохо, — поддакнул Бирюков, — ездим много… и тупорылых с их идеологией сюда валилось не так, чтоб очень. Здесь же и спина крепкая нужна, и шарики в голове, а престижа — так, не очень: не первостепенная отрасль народного хозяйства.
— Да, я заметил, народ у вас умелый, с руками и головой.
— Ничего.
— Небось все доводится перепробовать — от рации до подрывного дела? И акваланги, и компрессоры…
— Приходится.
— Неужто в институте учили?
Мария усмехнулась:
— Жизнь научит. Все надо делать самому.
— По штату не положено становиться академическими крысами, — Бирюков отщелкнул окурок за валун.
Экономные, точные, уверенные движения у Бирюкова. Жилистый, кирпично-загорелый, шрамики на скуле и губе. Лицо не слишком выразительное, но сквозь рыхлость пробиваются резкие, чуть хищные черты: