Брожение
Шрифт:
— Надо было вызвать казенного доктора; ведь вам полагается врачебная помощь.
— Полагается-то она полагается, да доктора, может, и умеют господ лечить, а мужиков-то нет: вот недавно приехал один такой к Банасиковой, и что? Померла. Может, не по его вине: если пришло кому время помирать, никакой доктор не поможет, разве только один господь бог.
— А что с вашей женой?
— С женой-то? Сам толком не знаю… Да и кто знает, внутри боль сидит. Есть не может, работать не может, высохла, как щепка, ну и лежит себе, лежит, ждет милости божьей или смерти; губа раздулась
— Верните письмо, мы сделаем иначе. — Она написала отцу записку, чтоб тот вызвал доктора телеграммой к жене Роха.
— Снесите это пану начальнику. Часа через два-три доктор будет здесь. «Так будет лучше, — подумала Янка, — никто не узнает, что это я вызывала доктора».
И действительно, несколько часов спустя приехал доктор. Он прошел наверх, но не пожелал снять свои пледы и непромокаемые плащи, кашлял больше обыкновенного, лицо у него было совсем зеленое. Респиратора он тоже не снял. Едва вошел в квартиру, как позапирал тотчас двери, форточки, осмотрел окна и, убедившись, что они не законопачены на зиму, погрозил пальцем Орловскому.
— Да ведь мы пока живы, здоровы! — рассмеялся Орловский, который поднялся наверх вместе с доктором.
«Знаю я, какое это здоровье — с ревматизмами, мигренями да невралгиями», — написал доктор на полях газеты.
— На обратном пути от Роха вы, конечно, зайдете к нам и посмотрите меня еще раз, доктор? — спросила Янка.
Доктор поглядел на нее, махнул рукой и написал: «Вы совсем здоровы», — но, заметив, что она смотрит на него как-то не совсем обычно, кивнул утвердительно и направился к выходу. Янка быстро оделась.
— Доктор, я пойду с вами к больной; я еще утром собиралась к ней.
— Зачем? — крикнул Орловский. — Если вздумала подохнуть, обойдется и без тебя; может, болезнь заразная, — добавил он с тревогой.
— Сначала к больной войдет сам доктор и узнает.
Они ушли.
Рох жил в нескольких шагах от станции в небольшом служебном домике. Они шли по железнодорожному полотну. Янка взяла доктора под руку и принялась вполголоса рассказывать ему об отце. Ее рассказ не был для него неожиданностью, но, услышав о ночной сцене, доктор даже остановился. В его печальных глазах она прочла тревогу и озабоченность.
— Вы должны, доктор, под каким-нибудь предлогом осмотреть отца и посоветовать что-нибудь, я совсем потеряла голову.
Доктор кивнул ей и вошел в жилище Роха.
Комната содержалась довольно чисто, но была заполнена одуряющим запахом спирта, горелого жира и квашеной капусты: бочка, прикрытая подушкой, стояла у печки. Единственная кровать находилась у окна. На подоконнике стояли жестяные банки с чахлой геранью и бутылка с пиявками, заткнутая грязной тряпкой. Жена Роха лежала неподвижно — высохшие руки вытянуты поверх одеяла; она попробовала было подняться, но только застонала и повела вокруг бессмысленными выцветшими глазами; лицо ее сморщилось и пожелтело, как засушенное лесное яблоко. Доктор даже не осматривал ее, она была уже в агонии и с трудом бормотала какие-то слова, с удивлением уставившись
— Что у вас болит?
— Умру… Умру, — причитала она слабым голосом. На фоне цветастого, с красными полосами одеяла лицо ее казалось таким же безжизненным, как аскетические лики святых, которые глядели с темных икон, развешанных рядами по стенам, словно из небытия; бесформенные пятна лиц напоминали бестелесные призраки.
— Почему не позвали меня раньше?
— Не позвали… ну да, не позвали: думали, само пройдет, да и разве доктора помогут? — оправдывался Рох, вытянувшись в струнку и сделав под козырек.
— К знахарю ездила?
— Известное дело, ездила: и водкой натиралась, и жиром мазалась, и травы пила, и заговорами бабы лечили, и по росе ходила босая, и пиявки дурную кровь высасывали, и тридцать банок цирюльник поставил — не помогло. Видно, уж ничего не поможет, — говорил Рох, глядя безучастно на больную.
— Сегодня же пришлю лекарство. Пойдем! — обратился доктор к Янке, которая смотрела на больную полным сострадания и тревоги взглядом. Янка повернулась, чтобы уйти, но больная вытянула руку и худыми пальцами схватила ее за платье. Янка вздрогнула.
— Барышня, барышня! — позвала больная тихо, закашлялась и минуту, наверно, лежала с застывшими глазами, тяжело ловя ртом воздух и теребя руками одеяло.
У Янки на глазах навернулись слезы. Она поправила подушки и одеяло, стянула потуже желтый платок, которым была повязана больная, погладила ее по щеке и, глотая слезы, вышла из сторожки. Больная смотрела вслед; в ее угасающих глазах засветилась благодарность.
— Пусть, пусть, пусть! — твердила она посиневшими губами, видимо, какую-то молитву; она лежала спокойно и без тревоги смотрела в неведомую, страшную даль.
— Умрет еще сегодня, — сказал доктор Роху, выходя из комнаты и надевая респиратор.
— Умрет… Да, умрет! Надо, значит, сколотить гроб, — произнес Рох равнодушно.
У Янки сердце затрепетало от жалости; она не могла ничего сказать, только шла следом за доктором и глядела на осенние краски умирающего леса, на серые стаи туч, плывущие быстро, как птицы, на мир печальный, оцепеневший.
Войдя в дом Орловского, доктор снял пальто и жестами попросил, чтобы ему дали поесть. Когда Янка рассказала отцу о жене Роха, доктор незаметно сделал ей знак, чтоб она вышла, вынул свою записную книжку, сел за стол и, бросив взгляд на Орловского, ходившего взад и вперед по комнате, написал карандашом:
«Ты здоров?».
— Никогда не чувствовал себя лучше.
«По глазам вижу, — у тебя болит голова; ты скверно спишь», — написал он.
— Правда, но у меня столько забот по службе, что это вполне естественно.
Доктор заглянул ему в зрачки, выслушал его, пощупал пульс и сел снова.
— Ничего у меня не болит, что тебе взбрело в голову?
Доктор не ответил, пообедал наспех и пошел прощаться с Янкой.
— Есть только одно средство: спокойствие, спокойствие, спокойствие, — сказал он, — есть и другое, правда, лишь половинчатое — дирекция пришлет ему экспедитора. Я сам похлопочу об этом.