Брожение
Шрифт:
— Доктор, я очень беспокоюсь за отца, не жалейте средств, распоряжайтесь — я сделаю все, чтобы спасти его.
— Главное сейчас — продлить его теперешнее состояние, о полном излечении не может быть и речи, — сказал он и нахмурился. Затем пожал ей руку, поцеловал в лоб, надел респиратор и вышел.
Вечером приехал Гжесикевич с букетом. Янка приняла Анджея холодно; все внимание ее было сосредоточено на отце. Орловский повеселел, много шутил. Опасения Янки стали понемногу рассеиваться, почти исчезли. Вскоре она совсем о них забыла. Отец по-дружески хлопал Анджея по спине, целовал его, и это Янку немного озадачило. Ее также сердили чувствительные
— Разве Витовский уехал куда-нибудь? Что-то давно я его не видел.
— Нет, просто перестал ездить через Буковец.
— Почему?
— Чудит, как всегда; говорит, что не может видеть тот дуб, на котором зимой повесился овчар.
— Странный человек!
— Нет, нет, пани Янина, скажите лучше — чудак. В субботу ночью вдруг кто-то будит меня; я вскакиваю, зажигаю спичку — Витовский сидит на кровати и здоровается. Я удивляюсь, однако думаю: наверное, у него какое-нибудь важное дело. А он заявляет, что не мог спать и непременно хотел меня видеть. Пришел пешком, двери были заперты, тогда он выдавил на террасе стекло, отворил окно и влез. Собаки, как всегда, на него не лаяли.
— Почему же «как всегда»?
— Я не раз замечал, что собаки на него не лают, подходят и ласкаются.
— Право же, я и не подозревала, что в нашей окрестности живет такое чудо.
— Может быть, скоро с ним познакомитесь. Он богатый, образованный, но общаться с ним не всегда приятно: он большой барин, влиятельный человек, его все побаиваются. Мужики называют его антихристом. Хозяин он не блестящий, но имением управлять умеет. Мы с ним ладим; он не раз говорил мне в глаза: «Гжесикевич, ты мужик, но я тебя люблю — есть у тебя зачатки человечности; я уверен, из твоей семьи выйдет еще великая душа».
— Откуда он взялся?
— Ровно год тому назад приехал прямо из Парижа. Старик Витовский, его дядя, завещал ему Витов, но потребовал от него выполнить столько благотворительных дел, что принять наследство мог только безумец, хотя состояние и колоссальное.
— Пан Скульский рассказывал удивительные вещи об этом Витовском.
— Про него ходит множество анекдотов.
— Я хотела бы с ним познакомиться.
Гжесикевич расхохотался.
Янка удивленно вскинула брови.
— Я смеюсь только потому, что он когда-то говорил мне; если кто-нибудь станет думать о нем или пожелает увидеть, телепатическим путем он узнает об этом и рано или поздно сам устроит встречу.
— Буду ждать терпеливо.
— И вы верите в такие сказки, как телепатия, предчувствие и тому подобное?
— Ни да, ни нет; но допускаю возможность всего этого. Действительность, как и мечты, создана из того же самого материала.
Гжесикевич не ответил, но в глазах его вспыхнул едва заметный огонек иронии.
IX
Витовский долго не выходил у Янки из головы. Он страшно заинтересовал ее. Уже заочно он произвел на нее впечатление. Она чувствовала, что это человек необыкновенный, с оригинальным духовным складом. Вспоминались ей персонажи из кальдероновских драм. Полная неясных, тревожных мыслей, она отправилась проведать жену Роха. Следом за нею шла Янова и несла бульон и вино.
Роха не было дома. На полке горела коптилка, озаряя комнату мутно-желтым светом. У печи, в которой весело потрескивали еловые ветки, сидело несколько женщин. Они разговаривали вполголоса и с удивлением повернули
— Барышня, — проговорила она беззвучно, стараясь поймать коченеющими пальцами руку Янки, — пускай тебя господь бог и матерь божья наградят… пускай… — Она не договорила, огонек сознания погас; она застонала, потом с протяжным вздохом раскрыла рот. Глаза расширились и засветились, будто огромные стеклянные бусины. Одна из женщин, думая, что та уже умирает, зажгла свечу, но больная очнулась снова.
Янка поправила выбившиеся у больной из-под платка волосы, влила в рот еще немного вина, погладила ее по щеке и сама постепенно впала в какое-то оцепенение. Женщины опять уселись у очага; одна из них положила голову на подушку, прикрывавшую бочку с капустой, и уснула. Остальные принялись тихо беседовать, время от времени тревожно поглядывая то на больную, то на Янку. С грохотом промчался поезд, и домик содрогнулся, в шкафу зазвенели фаянсовые тарелки; затем вновь воцарилась сонная, гнетущая тишина. Ветер раскачивал деревья в лесу, гудел в трубе, утихал; вскоре на опушке так жалобно заблеяли козы, что бабы стали набожно креститься и теснее прижались друг к другу. Янка оглядела жилище. Женщины молчали, больная уставилась на Янку отчужденным взглядом, желтоватый блеск ее глаз обдавал холодом и тревогой; Янка отняла руку; больная потянулась к ней, словно цеплялась за нее в эту предсмертную минуту. Янка встала, собираясь уходить.
— Ба… ба… ба… рышня, ба… — прохрипела больная, тщетно пытаясь удержать Янку. Отчаяние и боль исказили ее высохшее лицо. Янка не могла больше глядеть на нее и вышла. Она сознавала, что и в ней все холодеет, умирает. Только в эту минуту почувствовала она весь ужас смерти и бегом бросилась домой. Всю ночь напролет Янка видела это костенеющее лицо.
Утром Рох, как обычно, пришел убрать в квартире. Сегодня он вел себя как-то странно: прерывал работу, таращил глаза, крестился и снова начинал молиться.
— Что, не лучше жене? — спросила Янка, догадываясь по его поведению, что все кончено. Но ей страстно хотелось услышать, что женщина еще жива; ее мучила совесть, что она не осталась там и не выполнила последней просьбы больной.
— Лучше? Какое лучше, барышня, после вторых петухов померла.
— Умерла!
— Так и есть, умерла насмерть. Вот как вы ушли, приехал я с ксендзом, помазали ее святым елеем, и тут же померла. Уж бабы ее там обрядили к погребению. Померла, — говорил он таким голосом, как будто сам был удивлен этим словом, не вполне понимал его значение и не мог еще поверить, что та, с которой он прожил тридцать лет, могла умереть. — Послезавтра похороны! Эх, барышня! Добрая она была женщина. Иной раз и поколотит меня, так за дело, сам виноват, а уж какая работящая, да вот хворь замучила.
— Умерла!
Он окинул взглядом комнату.
— Да уж, известное дело, померла.
— Оставьте работу и займитесь своим делом. Я сейчас скажу отцу, он напишет, чтоб дирекция зыдала вам на похороны.
Рох подумал с минуту и поклонился ей в ноги.
— А я вот, барышня, благодарить вас хотел: вы такая важная пани, а не побрезговали прийти к покойнице; да пошлет вам господь бог и Ченстоховская матерь божья всякого благополучия.
Вытерев шапкой мокрые от слез глаза, он заковылял по насыпи к дому.