Бруно, начальник полиции
Шрифт:
«Ты видел эту штуку у него на груди?» Спросил Альберт. Бруно кивнул. «Мерзкая штука, — сказал Альберт, — и становится только хуже. Руки бедняги были связаны за спиной. Вот почему его тело было так выгнуто. Он не умер бы быстро.
Но эта свастика? Я не знаю. Это очень плохо, Бруно, это не может быть кто-то из местных. Мы все знаем Мому и Карима. Они как семья».
«Какой-то мерзкий ублюдок так не думал», — сказал Бруно. «Только не с этой свастикой. Боже милостивый, это похоже на расизм, на политическое убийство. Здесь,
«Вам придется рассказать Мому. Я вам в этом не завидую».
Из коттеджа донесся крик. Дюрок махал ему, чтобы он подходил. Бруно пожал руку Альберту и пошел обратно.
«Вы ведете список политических деятелей?» Потребовал ответа Дюрок. «Фашисты, коммунисты, троты, типы из Национального фронта, активисты — все это?»
Бруно пожал плечами. «Нет, никогда не слышал и никогда не должен был слышать. Мэр обычно знает, как все голосуют, и они обычно голосуют так же, как в прошлый раз, так же, как это делали их отцы. Обычно он может сказать вам, каким будет голосование за день до выборов, и он никогда не ошибается более чем на дюжину пунктов».
«Вам известны какие-нибудь типы из Национального фронта? Скинхеды? Фашисты?»
«Ле Пен обычно набирает несколько голосов, насколько я помню, в прошлый раз около пятидесяти или шестидесяти. Но никто не проявляет особой активности».
«А как насчет плакатов Национального фронта и граффити, которые вы видите на дорогах?»
Лицо Дюрока снова покраснело. «Кажется, на половине дорожных знаков нацарапано FN. Должно быть, кто-то это сделал».
Бруно кивнул. «Вы правы. Они внезапно появились во время последней избирательной кампании, но никто не воспринял их всерьез. Такое всегда случается на выборах, но не было никаких признаков того, кто это сделал».
«Ты собираешься сказать мне, что это снова были дети?»
«Нет, это не так, потому что я понятия не имею об этом. Что я могу вам сказать, так это то, что здесь нет отделения Национального фронта. Они могут получить несколько десятков голосов, но они никогда не избирали ни одного члена городского совета. Они даже не проводили предвыборного митинга на последних выборах. Я не помню, чтобы видел хоть одну из их листовок. Большинство людей здесь голосуют либо за левых, либо за правых, либо за зеленых, за исключением егерей.»
«Что?»
«Политическая партия охотников и рыбаков. Это их название. Шассе, Пкче, Природа, традиции. Это что-то вроде альтернативной партии зеленых для людей, которые ненавидят настоящих зеленых как кучку городских пижонов-эколос, которые ничего не знают о сельской местности. Они получают здесь около пятнадцати процентов голосов — то есть, когда выставляют свою кандидатуру. Разве у вас в Нормандии их нет?»
Дюрок пожал плечами. «Я не знаю. Я не обращаю особого внимания на политику. Раньше мне никогда не приходилось».
«В прошлый раз дедушка голосовал за партию
Получил военный крест во Вьетнаме, перед войной в Алжире. Вот почему ему пришлось уехать, чтобы перебраться сюда».
Дюрок выглядел озадаченным.
«Харкисы были алжирцами, которые сражались за нас во время алжирской войны во французской армии», — объяснил Бруно. «Когда мы ушли из Алжира, те, кого мы оставили, были выслежены и убиты новым правительством как предатели. Некоторые из харкисов выбрались и приехали во Францию. Несколько лет назад Ширак произнес о них большую речь, о том, как плохо с ними обращались, хотя они сражались за Францию. Это было похоже на официальное извинение перед харки от президента Республики».
«Дедушка был там», — с гордостью сказал Карим. «Его пригласили присутствовать на параде во время выступления Ширака. Они оплатили ему дорогу, дали железнодорожный билет, гостиницу и все остальное. Он носил свой военный крест. Всегда держал его на стене».
«Герой войны. Это как раз то, что нам нужно», — проворчал Дюрок. «Пресса будет во всем этом разбираться».
«Медаль висела на стене?» — спросил Бруно. «Я ее не видел. Пойдем, покажешь мне, где».
Они вернулись в помещение, которое выглядело как скотобойня и начинало таковым пахнуть. Помпье убирали свое оборудование, и помещение продолжало освещаться, пока жандарм делал фотографии. Карим решительно отвел взгляд от трупа своего дедушки и указал на стену рядом с камином. В стене было два гвоздя, но ни на одном из них ничего не висело.
«Она пропала». Карим покачал головой. «Вот где он ее хранил. Он сказал, что бережет ее, чтобы подарить своему первому внуку. Медаль пропала. И фотография».
«Какая фотография?» Спросил Бруно.
«Его футбольная команда, за которую он играл в молодости, в Марселе».
«Когда это было?»
«Я не знаю. Думаю, лет тридцати-сорока. Тогда он был молодым человеком во Франции».
«Во время войны?»
«Я не знаю», — Карим пожал плечами. «Он никогда много не говорил о своей молодости, за исключением того, что много играл в футбол».
«Вы сказали, что ваш дедушка был охотником», — сказал Дюрок. «У него было ружье?»
«Насколько я когда-либо видел, нет. Он уже много лет не охотился. Он говорил, что слишком стар. Хотя он все еще много рыбачил. Он был хорошим рыбаком, и они с Мому часто гуляли по утрам перед школой».
«Если там есть оружие, нам лучше найти его. Подождите здесь», — приказал Дюрок и вышел из комнаты. Бруно снова достал свой телефон и позвонил Мирей в мэрию, попросив ее проверить, была ли выдана старику лицензия на охоту или рыбалку. Он сверил имя с Каримом. Al-Bakr, Hamid Mustafa al-Bakr.